— Я тебя понимаю, — заговорила я, стараясь успокоить его. — Струна твоего терпения, действительно, натянулась до предела. Но, Ричард, ведь и Англия тоже кое-что значит.
— Значит? Ну, разумеется, значит! Англия обеспечивает деньги для войны. И я не могу допустить, чтобы их присваивал Лонгшам. Я остановлю этот грабеж. Туда поедет Элвайн, с приказом Джеффри быть более жестоким. «Верным и неподкупным», как сказал ему однажды отец, но что значит быть верным и неподкупным, когда твой позвоночник похож на размокший гипс?
— Джеффри отвечает обоим этим пожеланиям, — возразила я. — Он сразу же сообщил тебе о происходящем, хотя ему, вероятно, было стыдно признаться в своем бессилии. — И почему я должна защищать сына Розамунды?
— Он вопит о помощи! — возмутился Ричард. — Хорошо, я ему помогу, этому трусливейшему чучелу. Я пошлю туда какого-нибудь, что называется, свежего, независимого человека с новыми распоряжениями и с полномочиями выше его собственных и Лонгшама. — Ричард сердито взглянул на больной палец и поднял глаза. — Знаю! Я пошлю Каутенсиса.
— О, Ричард, — усомнилась я, — но он же совсем старик!
— Ну и что? Ты тоже немолода, — возразил он, усмехнувшись, — но ты же не стала от этого хуже?
Намного ли лучше или бесконечно хуже — по каким стандартам судить? Но сейчас не до софистики.
— Но почему именно его?
— Он честен. И они с Джеффри знакомы. И Джеффри испытывает перед ним некоторый благоговейный страх. Какие бы приказы он ни привез, Джеффри постарается их выполнить.
— Но, дорогой мой мальчик, послушание Джеффри никогда не вызывало сомнений. Мы, разумеется, должны признать, что он уже сделала все, что мог, иначе он никогда не написал бы этого письма — исповеди в том, что не оправдал первого же оказанного тобой доверия. У него есть гордость, и написать такое письмо наверняка стоило ему многого! Посылать Каутенсиса, чтобы запугать его, — все равно что хлестать плеткой сдохшую лошадь. Не сможет он повлиять и на тех, кто каждый день перебегает к Лонгшаму, поскольку не знает ни одного английского слова. А тебе известно, как они к этому чувствительны. И ты понимаешь, как могут к этому отнестись. А если не понимаешь ты, то понимаю я. «Еще один кровожадный иностранец!» — вот что они скажут. И кроме того, среди них немало людей, недолюбливающих священнослужителей. Один лишний месяц пребывания неверных в святых местах не нанесет большого ущерба, они там уже долгие годы. Но один месяц деятельности Лонгшама в Англии может стоить тебе королевства — и если ты не хочешь ехать сам, то, по крайней мере, пошли туда настоящего мужчину — солдата и англичанина.
Дальше все было так же, как всегда. Ричард смотрел на меня с той же самой холодной неприязнью, которую выражали лица Людовика и Генриха каждый раз, когда я пыталась им возражать. И заговорил таким же резким голосом:
— Любой человек, любой солдат, стоящий того, чтобы платить ему деньги, находится здесь, при мне, и готов пойти со мной вперед, чтобы вести более крупную игру, нежели укрощение мелкого карманника, играющего в короля. У меня нет человека, от которого я мог бы отказаться ради этого. Лонгшам запугал Джеффри и, клянусь Богом, поверг в панику и тебя. Несмотра на его старания, я не дошел до того, чтобы посылать к нему неискушенного в таких делах рыцаря. Каутенсис и мое уничтожающее письмо — вот все, что он получит. Я сейчас же пойду к Каутенсису.
Он потянулся рукой за ширму, достал оттуда простую холщовую безрукавку и стал натягивать ее на себя. Я понимала, что для продолжения спора момента хуже не придумать, знала, что любые слова разозлят его еще больше, но дело того стоило. И, подождав, пока его голова прошла через узкий ворот, когда он уже затягивал вокруг талии кожаный пояс, сказала:
— Ричард, не решай так поспешно. Не посылай какого-то старого иностранца-попа, прошу тебя. Тебе нужен не просто еще один человек, который примкнет к той или другой стороне, — тебе нужен кто-то, намного превосходящий их. Человек, способный править Англией.
Его рука замерла на пряжке пояса.
— Послушай, мама, однажды я внял твоему совету и вызвал Джеффри Йоркского. И что мне это дало?
— Это дало тебе честный отчет о состоянии дел. Ни Хьюз, ни Дарем, ни твой брат Иоанн палец о палец не ударили, чтобы сообщить тебе, что большая печать Англии отброшена в сторону, а над Виндзором развевается флаг этого золотаря. Разве я не права?
Мой сын взглянул на меня с нескрываемой ненавистью, в точности как те, другие, в те далекие годы, когда они меня любили, и укрылся за типично мужской позицией.
— Мамочка, не беспокойся. — Он слегка похлопал меня по плечу. — Не унывай, мама. Ты все принимаешь слишком всерьез. Это был последний удар дьявола. Теперь он оставит меня в покое. Вот увидишь.
Я моментально лишилась дара речи. В глубоком молчании Ричард взял свой тяжелый меч, секунду подумал, положил его обратно и зашел в нишу.
— Мы пойдем вместе, загон для мулов по пути. Танкред выполнил свои обязательства по сделке, но треть мулов оказались хромыми и решительно все в болячках. Мои ребята говорят, что погонщики едят припарки из отрубей, которыми я приказал лечить мулов. Я порой заглядываю туда, когда они этого меньше всего ожидают, и беру с собой небольшую палку. Боже мой, да где же моя палка? — Он вышел из-за ширмы с гибкой, тонкой палкой под мышкой, натягивая подаренные мною перчатки. — Дикон! Дикон! Он всегда болтается под ногами, когда в нем не нуждаются, и оказывается в миле отсюда, когда нужен. А, вот и ты. Ты знаешь, где устроился сэр Элвайн? Отнеси ему горячего поссета да миску хорошо приправленной пшеничной каши, разбуди его и скажи, что я приказал ему поесть и беречь силы. Пошли, мама. — Он спрыгнул с помоста и подал мне руку. — Каутенсис, Бэйвистер и милорд Реймский поселились недалеко от загона — поручу-ка я им заняться погонщиками.
Горячий поссет для Элвайна, припарка из отрубей для мулов, шутка бедолаги лучника, угроза мятежа в Англии — все сливалось воедино! Отдельные пылинки на долгом пути в Иерусалим! Одинаково важные. И одинаково несущественные.
Выйдя из шатра и увидев Гаскона, сторожившего моего мула, Ричард немедленно с тревогой отметил, что я приехала вечером с таким слабым эскортом.
— Я думал, ты более благоразумна, — сказал он. — Каждый сицилиец, начиная с Танкреда, вор и грабитель.
— У меня нечего брать, — возразила я.
— Мула! С тех пор как я заставил Танкреда вернуть приданое Иоанны, каждый мул на острове на вес золота!
Он приказал шести надежным парням сопровождать нас до дому. Этот эскорт замедлял наше движение. На пути в лагерь Гаскон держался за стремя, но мул шел довольно быстро, и мы то и дело останавливались, чтобы он мог перевести дыхание. Однако теперь эти шестеро ехали в маршевом строю по обе стороны моего мула, и мы были вынуждены подстраиваться под их темп. Мул, как обычно, шел к дому быстрее, чем в противоположную сторону, и его приходилось сдерживать. Натягивая поводья, погруженная в мысли об Англии и о только что состоявшемся разговоре, я проехала почти две трети расстояния до дому, прежде чем вспомнила о причине своей поездки к Ричарду. Это могло бы показаться невероятным, но с того момента, как зашел разговор о депеше из Англии, мысль о Беренгарии вообще вылетела у меня из головы.
