— Если ты меня осуждаешь, так и скажи.
Брэддок посмотрел на свою кобылу, положил ладонь ей на голову, наклонился, подергал шорку...
— Она ведь женщина, — наконец вынес вердикт он. — Нельзя ждать, что она предаст своих близких.
Вот как. Значит, Брэддок обнаружил в себе зачатки рыцарства, но только скрытые, потому что в ночь пожара они никак не влияли на его мнение. Когда его рану перевязали, он весьма определенно высказывался о жене своего командира. Эдриан, который стоял неподалеку, сделал вид, что ничего не слышал, иначе пришлось бы наказывать Брэддока за вполне справедливое замечание, ведь вокруг полыхал пожар.
— Напрасно ты думаешь, что леди Ривенхем — просто женщина, — без выражения произнес Эдриан. — Она способна на обман и любое коварство.
Брэддок бросил на него взгляд, который Эдриану не понравился, слишком он был похож на сочувствие.
— Она полна раскаяния, милорд. По ее виду сразу понятно, как она страдает.
— Я в этом не сомневаюсь.
Брэддок помолчал, потом нерешительно спросил:
— Так что мне ей передать?
— Пусть поговорит с ним.
Он не желает вести себя с женой, как лорд Тоу. Не желает быть суровым, за исключением случаев, когда того требуют обстоятельства. Она может ехать куда хочет. Если хочет рыдать над кандалами своего брата, он, Эдриан, не будет расстраиваться.
Дорога пошла слегка вверх, и Норе стала видна вся кавалькада. Она видела, как легко ее муж, прямой, высокий, держится в седле, как расслабленно покачивается в одном ритме с движением жеребца.
Он ни разу не оглянулся. Ни разу не оглянулся с тех пор, как они покинули Ходдерби.
Вечерами, когда останавливались на ночлег — один раз в трактире и два раза в деревнях, — Эдриан обходился с ней с изысканной учтивостью. Его учтивость была безупречна и абсолютно непроницаема. Нора решила, что сейчас он представляет собой свою лондонскую ипостась и уже надел придворную маску. При дворе даже гнев выражают улыбкой. В первый день путешествия его отстраненность ранила Нору меньше, чем собственная совесть. А может, ее несчастья так переплелись, что она сама не могла разобрать, от чего больше страдает. Во-первых, был Дэвид, с которым Эдриан обошелся совсем не мягко и которого ждал суровый приговор. Порох являлся неопровержимым доказательством. Во-вторых, был Ходдерби, пострадавший частично и по ее вине. Дорожная усталость только усугубляла эти беды, теперь Норе казалось, что она живет в непрекращающемся ночном кошмаре.
Эдриан был прав, говоря о чести. У Норы от чести остались одни клочья. Неудивительно, что он обращается с ней так холодно.
Прошлой ночью, когда Эдриан устроил ее в лучшей комнате, которую мог предложить постоялый двор, ее боль наконец излилась в словах.
— Скажи мне, — не выдержала она, — скажи, чем я смогу искупить вину?
— Это уже не важно, — сказал он, отвесил ей изящный поклон и вышел, заперев за собой дверь. Нора и Гризель провели ночь под замком.
Нора с холодной дрожью поняла скрытый смысл его ответа. Для Эдриана все стало не важно, потому что он уже принял решение и отторг от себя... ее, Нору.
Жена, чье сердце безраздельно принадлежит мужу, могла бы потребовать объяснений, могла бы восстать против его отстраненности, спросить, почему, силой заставив ее выйти замуж, он сейчас решил отмахнуться от нее. Такая женщина схватила бы его за плечи, повернула бы к себе лицом и спросила: почему, навязав ей этот брак, он теперь нарушает его условия — обращаться с ней как с женой? Да, она совершила ошибку. Ее грех велик, но ведь она по-прежнему его жена!
Однако Нора не может считать себя такой женщиной. Одна часть ее души рвется на помощь брату. Брэддок сказал, что Дэвид чувствует себя удовлетворительно. Однако впереди его ждет конец. Другая ее часть устремляется к человеку во главе кавалькады, который силой вынудил ее вступить в брак, который клялся, что любит ее и который сейчас даже не испытывает нужды оглянуться на то, что оставил позади.
К Норе с улыбкой подскакал Брэддок.
— Хорошие новости, — сообщил он. — Вы можете поговорить с братом.
Нора стиснула поводья.
— Как долго?
— Он не сказал. — Улыбка сползла с его лица. Он осознал свою оплошность и, откашлявшись, добавил: — Значит, сколько хотите, миледи.
Нора постаралась улыбнуться. Она должна быть благодарна и за это. Ведь скоро Дэвид отправится туда, где разговоров больше не будет.
Но безразличие мужа приводило ее в отчаяние. Его ответ ясно говорил ей: делай что хочешь, это уже не имеет значения.
Нора натянула поводья, развернула лошадь и поскакала следом за Брэддоком в арьергард процессии. Завидев ее, солдаты отводили глаза и с неприязнью кривили губы. Нора, вздернув подбородок, принимала их гнев как должное. Они могли погибнуть при взрыве. Это просто чудо, к которому она не имеет отношения, что в большом зале не было ни одного человека, когда Дэвид запалил фитиль. Она до сих пор удивлялась, что Брэддок обращался с ней так ласково. В эти три дня в нем появилось сочувствие к ней, и Нора не считала себя такой важной дамой, чтобы обижаться на снисходительность простого солдата. Ей самой свое поведение представлялось недопустимым.
Увидев брата, она ощутила, как сжалось сердце. Его голова была перевязана, под глазами темнели синяки. Он слегка покачивался в седле. Но — вот странно — Дэвид выглядел почти веселым, даже взмахивал скованными руками, разговаривая с самым неожиданным собеседником — лордом Джоном Гардинером.
Его улыбка взбесила Нору. Какое право он имеет улыбаться? Как смеет? Неужто Дэвид не понимает, что натворил?
Заметив Нору, лорд Джон прикоснулся к шляпе.
— Какое счастливое воссоединение! — заметил он, прерывая разговор.
— Не такое уж счастливое, — не удержалась Нора. Фальшивое сочувствие было ему не к лицу.
— Я покидаю вас. — Он дал лошади шпоры, сделал крут и галопом унесся вперед.
Брэддок, напротив, придержал лошадь, чтобы дать возможность брату и сестре поговорить наедине, за что Нора поблагодарила его взглядом и поскакала рядом с Дэвидом.
Брат смотрел на нее серыми глазами, так похожими на ее собственные. Сейчас они потемнели из-за постигших его бед. Дэвид, как и она сама, был похож на мать, но нравом пошел в отца. До сего дня Нора никогда не жалела об их сходстве.
— Дорогая леди, моя сестра, — заговорил он, — ты выглядишь такой усталой. Даже я лучше себя чувствую. В чем дело?
— Думаю, меня измучило горе, — ответила она, — и сожаление, и стыд. Лучше скажи, почему ты улыбаешься?
Желваки на лице Дэвида, дрогнули.
— Действительно, стыд, — помолчав, произнес он. — Мне хотелось бы услышать, как случилось, что ты обвенчалась с человеком, который охотился за мной, как за диким зверем? Даже лорд Джон не смог ничего рассказать об этом.
