— Это неслыханно! — бесновалась Барбара. — Я так долго его любила! Он шесть лет как вернулся — и все это время я любила его!..
— Но ведь не только его! И не с ним одним делили ложе! — увещевала ее тетушка Сара.
— А он?! Со сколькими он, по-твоему, делил ложе?
— Он король. Он и так обошелся с вами на диво снисходительно.
— Молчи, ведьма! Я сейчас же велю послать за моей мебелью и имуществом в Уайтхолл! Пусть не воображает, что я брошу все свое добро!
— Сперва отправьте посыльного к королю, — посоветовала тетушка Сара, — и испросите его позволения на вывоз вашего имущества.— Просить позволения? У этого глупца! Да, глупца — иначе с чего бы он столько времени вздыхал по этой жеманной дурочке, часами держал карты для ее домиков и играл с нею в жмурки, забывая о королевском достоинстве?..
— Возможно, он и не даст вам своего позволения... — продолжала тетушка Сара.
— Пусть только попробует!
— ...потому что не захочет, чтобы вы уезжали из дворца.
— Вот глупая баба! Он же сам меня выгнал.
— Да, выгнал: за дерзость, проявленную в присутствии королевы и ее фрейлин. А вдруг теперь он уже об этом жалеет? Ведь он уже столько раз к вам возвращался! Видно, знает, что другой такой, как вы, ему не сыскать... Мадам, отправьте посыльного!
Барбара глядела на тетушку Сару в глубокой задумчивости.
— Знаешь, — наконец промолвила она, — временами я начинаю верить, что среди прислуги встречаются не такие уж круглые дуры...
По совету Сары она попросила у короля позволения вывезти свое имущество и получила именно тот ответ, на какой и рассчитывала: «Если леди Кастлмейн желает забрать свои вещи, то пусть она сама явится за ними в Уайтхолл». И вот, тщательно завив волосы и украсив их своей самой изящной шляпой с мягко покачивающимся зеленым пером, она, во всей красе, взошла на баркас и направилась в Уайтхолл. Там она встретилась с королем, который, едва взглянув на нее, почувствовал, как и предсказывала тетушка Сара, что «другой такой ему не сыскать», и признал, что дерзкое замечание леди Кастлмейн, произнесенное в неудачный момент, заставило его поторопиться.
Барбара милостиво согласилась остаться в Уайтхолле.
В этот вечер король ужинал у нее; лишь на другое утро, когда дворец уже пробуждался, он покинул ее апартаменты и садами, как прежде, вернулся к себе.
Все лето сердцами столичных жителей владел страх чумы; вспоминалась прошлогодняя невыносимая жара и заунывный звон колоколов по умершим. Прохожие опасливо пробирались по узким улочкам меж деревянных домов, верхние этажи которых едва не соприкасались друг с другом, мимо смердящих сточных канав, — и на лицах их читался непреодолимый животный ужас. Все знали, что уже на протяжении многих веков мрачная гостья дважды или трижды в столетие является за жертвами, наподобие грозного дракона, и, лишь набив свою ненасытную утробу, к первым холодам отступает неведомо куда.
Для Екатерины то было время печальных переживаний. Она тревожилась о своем старшем брате Альфонсо, который, как ей было доподлинно известно, был не способен управлять страной, и о младшем, Педро, давно уже имевшем виды на корону. После смерти матушки, когда некому стало держать обоих братьев в руках, судьба маленькой Португалии могла оказаться весьма плачевной.
Не лучше было и положение Англии, ее новой страны. Екатерина знала о бесчисленных заботах Карла, равно как и о том, что ее супруг начал уже терять надежды на законного наследника: беременность Екатерины снова закончилась выкидышем. И почему рождение хотя бы одного сына так часто оказывается для королев недостижимой мечтой, в то время как королевские любовницы производят на свет младенца за младенцем? У Барбары родился еще один отпрыск, славный мальчик, которого она назвала Джордж Фитцрой. Теперь, кроме восхитительной наружности, у нее была полная детская очаровательных малышей, в любом из которых могла течь королевская кровь.
В июне следующего после великой чумы года произошло решающее сражение на море. Встретились два флота — английский и голландский. Голландским флотом командовали де Рюйтер и Ван Тромп, английским — Албемарль. У голландцев было девяносто кораблей, у англичан пятьдесят, но через несколько дней после начала сражения к голландцам прибыло подкрепление — еще шестнадцать судов; по счастью, примерно в это же время к герцогу Йорку присоединился принц Руперт. Разгорелась небывалая баталия; обе стороны являли такое упорство и героизм, что никто не мог вырвать победу. Англичане потопили пятнадцать голландских кораблей, а голландцы только десять английских; но зато голландцы применили новую тактику ведения непрерывного огня по цели, в результате чего была уничтожена оснастка еще нескольких английских кораблей, и им пришлось ретироваться в гавань.
Однако через несколько недель переоснащенные корабли опять вступили в бой, что привело к победе англичан; притом потери победителей, в сравнении с двадцатью потопленными голландскими кораблями, были относительно невелики.
Когда радостное известие долетело до Англии, по всем городам и селениям трезвонили колокола, и Лондон, всего год назад казавшийся мертвым и опустошенным, ликовал.
Празднование состоялось четырнадцатого августа; все были уверены, что скоро уже эти наглые и самодовольные голландцы поймут наконец, кому быть властелином моря.
А спустя менее двух недель от этого дня в доме королевского пекаря господина Фарринера, проживавшего в Сити на улице Паддинг-лейн, начался пожар. Это произошло рано утром, при сильном восточном ветре; а поскольку дом пекаря, равно как и все соседние дома, был деревянный, то уже через несколько часов вся Паддинг-лейн, а заодно и Фиш-стрит полыхали огнем, а их жители с криками и стенаниями бегали по улице. Полагая, что при таком ветре обуздать бушующую стихию все равно не удастся, они просто вытаскивали свое добро из домов, до которых вот-вот должно было добраться пламя, заламывали руки и восклицали, что на город обрушилась кара Господня.
Всю ночь от пожара было светло как днем, и люди тревожно перекликались, предупреждая друг друга об опасности. Каждый думал лишь о том, как спасти от огня свой скарб. Ветер между тем свирепствовал все сильнее, и пламя охватывало новые и новые дома. «Вот он, конец света! — восклицали несчастные, с почерневшими от сажи лицами. — Господь карает нас за то, что мы погрязли в разврате!.. Сперва чума, потом война с проклятыми голландцами, а теперь еще пожар! О горе!..»
Подобравшись к складам, в которых хранились бочки с дегтем и смолой, пламя с ревом взметнулось к небу и полилось вниз огненным дождем. Освещенная взрывом река была уже, сколько хватал глаз, заполнена маленькими суденышками: обезумевшие погорельцы, спешно покидав в лодки свое добро, устремлялись прочь, подальше от полыхающего города. Бедняки, не в силах отвести полные ужаса взгляды от гибнущих домов, до последней минуты стояли на обочинах, зажав в руках свои жалкие узлы. Ютившиеся на чердаках голуби тоскливо кружили над своими бывшими гнездами; многие подлетали слишком близко к огню, падали на булыжники мостовой и умирали там с опаленными крыльями. Всю эту ночь бушевал ветер, и вместе с ним бушевал огонь.
