— Не делай со мной этого, Джонни, пожалуйста, — также шепотом попросила она. Ее глаза были по-прежнему закрыты, внутри пульсировал жар. — Не надо — перед всеми этими людьми…
— Я могу делать это в любое время, когда захочу. Помни об этом, милая, — нежно пробормотал он и, прежде чем окончательно снять с нее корсет, легко прикоснулся к ее напрягшимся соскам.
От этого прикосновения все ее тело пронзило острое чувство, по нему прокатилась дрожь, и Элизабет подалась вперед, чтобы укользнуть от пальцев Джонни. Однако он задержал ее.
— Не так быстро, котеночек, — мягко сказал он, кладя руки на бедра Элизабет и притягивая ее обратно. Обладая неизмеримо большим любовным опытом, этот человек умел контролировать себя гораздо лучше, нежели Элизабет. — А теперь открой глаза, дорогая, а то все присутствующие и так перестали дышать, — Как же я тебя ненавижу! — прошипела она, но в зеленых глазах горел не огонь ненависти.
— Прекрасно понимаю, поскольку я сам ненавижу тебя, но… по-другому. — В его ухмылке, когда он откинулся на спинку кресла, была видна невеселая насмешка. — И тем не менее мне постоянно хочется уложить тебя в постель. Если бы я был набожным, то подумал бы, что это — наказание, ниспосланное свыше за мои грехи. Но поскольку это не так, я не собираюсь терпеть и вынужден искать более земные пути для того, чтобы решить эту проблему.
— И, разумеется, без моего согласия?
— Это уже тебе решать, дорогая.
Джонни резко встал. Усмешка все еще не покинула его губ, а глаза скользнули за спину Элизабет.
— Благодарю вас, мадам Ламье, за проявленное вами долготерпение, — вежливо обратился он к портнихе, ожидавшей в другом конце комнаты. Со стороны можно было подумать, что они с Элизабет только что обсуждали фасоны платьев. — Если у леди Грэм появятся дополнительные пожелания или идеи, она вам о них сообщит. Всего наилучшего. — Он отвесил полупоклон, адресовав его всем стоявшим в комнате женщинам. — Увидимся позже, дорогая, — обратился он к Элизабет. — Мне уже не терпится снять с тебя твои новые платья.
Однако до конца дня Джонни так и не появился, и Элизабет увидела его лишь на следующее утро, когда он вошел в комнату, по своему обычаю не дожидаясь приглашения.
— Ты решила, когда состоится свадьба? — спросил Джонни, бросившись в кресло и небрежно махнув служанке в сторону двери.
— Скажи мне, долго еще будет продолжаться эта нелепая игра? — зло спросила Элизабет. Крепко сцепив руки на крышке стола, за которым сидела с книгой, она твердым тоном сказала: — Меня не сломят ни твоя властность, ни твои заигрывания, поскольку я знаю, что ты все равно рассматриваешь брак лишь как выгодную сделку. Спасибо, но нечто подобное в моей жизни уже было.
— Неужели мне упасть на колени и слезно убеждать тебя в чистоте моих помыслов? Ты этого хочешь? Мне кажется, в последнее время, по крайней мере с Хекшема, именно этим я и занимаюсь, пусть даже не в самом прямом смысле.
— Ты все воспринимаешь как увлекательное развлечение, даже этот брак. Как тебе удается с такой легкостью контролировать свои чувства?
— А почему это не удается тебе? Поверь, Элизабет, ты сама не менее сдержанна, нежели я. — Он усмехнулся. — Если, конечно, не считать твоей необузданной чувственности, которая с такой легкостью приходит в возбужденное состояние, — А твоя? — Джонни улыбнулся еще шире.
— Я всегда считал это одной из своих сильных сторон.
— Уж и не знаю, можно ли рассматривать похоть в качестве достаточного основания для женитьбы.
— Это, по крайней мере, лучше, чем не иметь для женитьбы вообще никаких оснований, как это было в твоем случае с Джорджем Болдуином.
— Он был нужен мне, чтобы защититься от Грэмов. Что в этом плохого? Ты-то их не знаешь, поэтому не смей обвинять меня. От меня зависит будущее этого ребенка.
— И от меня тоже.
— Это спорный вопрос. Мы уже говорили об этом.
— Послушай, — сказал он с усталым вздохом, — я не знаю точно, что подразумевается под словом «любовь», но, похоже, раздор между нами вызван именно тем, что мы понимаем его по-разному. Но если «любовь» — это скучать по тебе и хотеть тебя, одновременно понимая, что я этого не должен и не хочу заботиться об англичанке, которая к тому же является дочерью проклятого Гарольда Годфри, то любовь — это подлинное несчастье.
— Это милое объяснение только укрепляет меня в нежелании принять твое предложение руки и сердца. Как мы сможет жить вместе, когда между нами лежит такая бездна ненависти?
Элизабет также хотела спросить Джонни о том, как ей быть с ревностью по отношении ко всем женщинам, которых он когда-либо имел, но она не смогла унизить себя подобным признанием.
— С помощью логики и здравого смысла можно получить ответы на любые вопросы. — Ему было виднее — человеку, привыкшему ходить по лезвию бритвы.
— Однако не может же всегда быть так, что выходит только по-твоему, Джонни.
Он резко вскочил, будто Элизабет хлестнула его плетью, некоторое время сверлил ее взглядом, а затем отвел глаза и отошел к окну.
— Похоже, мне стоит просто-напросто позвать своего священника и покончить с этим раз и навсегда, — горячо проговорил он. Ему еще никогда не приходилось сталкиваться со столь длительным сопротивлением, и теперь он раздумывал над тем, скоро ли придет конец его терпению. То было время, когда властителями жизни являлись мужчины, а мнение женщин не значило ровным счетом ничего.
— И почему это я стал таким вежливым? — проговорил он, обращаясь к самому себе.
Однако Элизабет услышала его с другого конца комнаты и ответила:
— Потому что ты боишься, как бы я не опозорила тебя, закричав или отказавшись выходить за тебя замуж прямо на венчании.
Она не понимала, что эта вежливость не имела ничего общего с ним. Все усилия, которые совершал над собой Джонни, были предназначены только для нее. Она могла бы кричать до посинения перед лицом небес и местного священника, чье существование целиком и полностью зависело от Джонни. Она могла бы кричать перед всем городом — и это тоже ничего бы не изменило. Но для него были важны ее чувства, которые он старался щадить, и поняв, что неправильно подходит к делу, тут же стал вежлив и разумен.
Однако к их отношениям было применимо любое слово, кроме «разумность». То, благодаря чему они соединились, что дарило им радость и постоянно бурлило жаркими воспоминаниями, не имело ничего общего со здравым смыслом. Их объединяла существовавшая физическая тяга друг к другу — такая сильная, что иногда Джонни казалось, что, женясь на Элизабет, он подписывает себе смертный приговор. Но, поскольку он никогда раньше не утруждал себя поисками различий между словами «любовь» и «страсть», он теперь не мог с точностью сказать, что именно испытывает по отношению к Элизабет. Он только знал, что никогда в жизни и ни к одной из женщин не чувствовал ничего подобного.
