Он склонил голову, и вся горечь жизни охватила его. Ведь он был пария, отвергнутый людьми, без имени, а она — знатная дочь губернатора. Но только на секунду поддался он чувству обиды. Вспомнив обещание, данное ему Гастингсом, жертвы, труды и преданность, которыми заслужил исполнение этого обещания, он гордо поднял голову и прямо взглянул ей в глаза.
— Мое имя Эдуард, — произнес он спокойно. — Я так долго жил среди чужих, что почти забыл имя, никогда не произносившееся близкими людьми, ты, моя Маргарита, освятишь его для моей новой жизни.
— Я люблю тебя, мой Эдуард, — прошептала она, краснея и пряча лицо на его груди.
Город Байзабад, назначенный Суджи-Даулой, отцом Асафа-ул-Даулы, для резиденции своей жены и матери, можно спокойно назвать «городом дворцов». Бедного, нуждающегося населения, которое в других городах Индии создает и наполняет грязные кварталы рядом с дворцами знатных людей, в городе почти не было. Большой королевский дворец с золочеными куполами и крышами, с флигелями, конюшнями и службами и с громадным парком так широко раскинулся, что сам по себе представлял целый город. Все здания на широких улицах и больших площадях тоже походили на дворцы, тут же возвышались великолепные мечети и индусские храмы. За исключением нескольких коммерсантов, представителей крупных торговых фирм, европейцев не встречалось. В прохладные вечерние часы местные жители прогуливались по главной улице, ведущей к реке Гогре. Магометане обыкновенно ехали на чудных лошадях в сопровождении вооруженных слуг, индусы — в роскошных паланкинах, женщины — в низких золоченых экипажах, обитых дорогими коврами и запряженных белоснежными волами, красотой и быстротой бега не уступающими лошадям. Недостатка в нищих, правда, не было и здесь, но они выглядели приличнее, и их крики звучали менее резко. Уверенные в щедрых подаяниях, они вели себя достойно. Им неустанно бросали монеты, как только они появлялись на улицах. Все здесь дышало спокойствием, тишиной и мирным наслаждением жизнью.
У ворот великолепного дворца стояли часовые, но и они несли свою службу равнодушно и спокойно, вполне уверенные, что им не придется прибегать к оружию, которым едва могли владеть, будучи инвалидами.
Внутренние дворы, конечно, как полагается всякой княжеской индусской резиденции, переполняли слуги, работающие в кухнях, конюшнях, где кормили лошадей и слонов, в садах в качестве садовников, следящих за цветами. Все делалось спокойно, не спеша.
Во дворце жили две женщины, занимавшие половину, выходившую на берег Гогры: Валие-ул-Даула — бабка, и Фарад-эс-Салтанех — мать короля Асафа-ул-Даулы. Старый гофмейстер Магомед-Вахид управлял всем двором, главный шталмейстер Бабур-Али заведовал конюшнями и почетными караулами. Две придворные дамы Фаница и Ради-Мана несли дежурство при княгинях. Для дам тоже требовалось небольшое число прислужниц. Все остальные слуги, насчитывающиеся тысячами, появлялись только когда высокие бегум публично показывались во время каких-либо торжеств.
Суджа-Даула оставил жене и матери богатое имение около Байзабада, составлявшее целое княжество, и свои личные средства, так что старые бегум, мало требовавшие для себя, принадлежали к числу самых богатых в Индии. Асаф-ул-Даула не раз уже обращался к помощи матери и бабки для покрытия все возраставших расходов по разным сооружениям и по содержанию своего роскошного двора. Но старый Магомед-Вахид, скупой казначей, знал цену деньгам, понимая, что только они обеспечивают независимость его повелительниц. Он не всегда исполнял желание короля, а когда просьбы стали слишком часто повторяться, то часто и отказывал в них. Асаф-ул-Даула сильно негодовал, но не решался прибегнуть к насильственным мерам. На мраморном балконе большой комнаты, выходящим в парк, сидели обе княгини Аудэ во время полуденного зноя. Натянутая над балконом тяжелая красная шелковая материя, поддерживаемая золочеными столбами, создавала приятный полумрак. От реки веяло прохладой. Дорогие курения дымились в жаровнях, поставленные на балконе цветы, постоянно опрыскиваемые свежей водой, распространяли ароматы. Стены обтягивала легкая шелковая ткань, местами схваченная драгоценными камнями, роскошной работы ковры покрывали пол.
На широком диване из мягких подушек лежала бегум Валие-ул-Даула, шестидесятилетняя женщина представительной наружности. У азиатских женщин красота молодости снова проявляется в старости: живость и блеск в глазах, пропадающие совершенно в средние годы, вновь возвращаются в старости, юношеская прелесть и миловидность заменяются спокойствием и величием старости. И у бегум Валие-ул-Даулы, обладающей правильными, красивыми чертами лица, огненные глаза смотрели гордо, гладкий лоб и смуглая кожа поражали нежностью и свежестью, ее почти белоснежные волосы, заплетенные в косы, закрывала повязка вроде чалмы. Дорогая шелковая одежда сверкала драгоценными камнями. Вся ее фигура выражала гордость и сознание собственного достоинства, она не привыкла опускать глаза ни перед кем и на всех смотрела свысока.
Невестка ее, мать короля Асафа-ул-Даулы, бегум Фарад-эс-Салтанех, сорокалетняя с небольшим женщина, казалась дряхлее Валие, однако она еще не примирилась со старостью, поэтому пользовалась яркой косметикой и одевалась роскошнее свекрови.
Валие-ул-Даула играла в свою любимую игрушахматы с красавицей Фаницей, сидевшей на подушке перед нею. Иногда она подолгу задумчиво смотрела на вычурные фигуры из слоновой кости, украшенные мелким жемчугом и камнями, а Фаница с бессознательной тоской и немым вопросом во взгляде смотрела в парк. Ей нелегко приходилось со своей старой повелительницей, которая требовала от нее постоянного внимания. Особенно она не допускала рассеянности и равнодушия в игре, к которой сама относилась серьезно, слишком хорошо играть хозяйкой тоже не поощрялось — высокая бегум должна всегда выигрывать. Молодая девушка не раз подавляла вздох, но с усердием исполняла свою обязанность, так как почетная служба при старой повелительнице давала ей больше свободы, чем жизнь в гареме ее отца, крупного сановника в Лукнове. Кроме того, бабка короля всегда заботилась о своих придворных дамах и по окончании службы выдавала их замуж.
Служба черноокой Ради-Маны была интереснее — она читала вслух книгу лежавшей на диване в другом конце комнаты Фарад-эс-Салтанех, заменяя чтением любимые на востоке сказки. Читала она на довольно чистом индусском языке эпопею «Махабхарата», столь же знаменитую и распространенную в Индии, как «Илиада» у древних греков.
Бегум Валие только что взялась за слона, чтобы объявить мат своей противнице, как вошел дежурный евнух, низко поклонился, скрестив руки на груди, и доложил, что Магомед-Вахид просит высоких бегум принять его. Валие дала согласие, милостиво кивнув головой. Фарад-эс-Салтанех поднялась на подушках, а молодые девушки выжидательно взглянули на дверь.
