– Так почему же их не почистят? – спросил Джон. – Помрой, кухарка, кажется, снова угощалась нашим лучшим портвейном? Разве я не велел вам…
– Нет, милорд, – возразил слуга. – Уж портвейн-то я для вас сберег. Но вот в бутылку с бренди она точно заглянула. – И он безнадежно вздохнул. Джона внезапно разобрала злость.
– А ведь я столько раз предупреждал ее! Скажите ей, что она уволена. Как только я найду замену…
Хотя бы это он обязан сделать ради своей невесты… кем бы она ни была, мрачно подумал Джон.
Унылое лицо Помроя еще больше вытянулось.
– Да, милорд, – согласился он. – Но если я осмелюсь предложить…
– Да?
– Не лучше ли сказать ей об увольнении после того, как мы найдем новую кухарку? Тогда Кори по крайней мере ничего не подмешает в пищу.
Если их отравит его собственная кухарка, личность убийцы уже не будет иметь значения! Джон не знал, смеяться ему или кричать от злости.
– Справедливое замечание, – признал он. – Немедленно займитесь поисками новой кухарки.
Слуга кивнул.
– Через час возвращайтесь, я буду переодеваться к обеду. Позаботьтесь, чтобы у наших гостей была горячая вода и все необходимое.
Джон прилег на кровать и закрыл глаза, но ему было не до отдыха. Как мог он не замечать, в каком состоянии находится его жилище? Почему не распорядился как следует своим наследством? Хотя со времени смерти отца прошел всего год, ко он все-таки мог сделать ремонт. Джон говорил себе, что не он один, а все холостяки не придают таким вещам значения. Но он боялся, что дамы… Что Марианна составит самое невыгодное впечатление о его доме. В том, что его брат сейчас потешается над ним, пусть втайне, Джон нисколько не сомневался.
Проклятие!
Когда лакей наполнил ванну горячей водой, Джон осторожно залез в нее. Помня о наказе доктора не мочить рану, он вымылся на скорую руку. Потом, как мог, вытерся и позволил подоспевшему дворецкому помочь с одеванием. Обычно он сам завязывал галстук, но одной рукой ему было не справиться. Наконец Джон был готов спуститься вниз к гостям.
Воздух в комнате посвежел – кто-то распорядился открыть окна, чтобы повеяло вечерней прохладой. Вскоре выяснилось, кто об этом позаботился.
– Да, тут очень-очень мило, – сказала Луиза, усаживаясь в кресло и оглядываясь. Короткий отдых и новое платье вернули ей обычную живость.
– Надеюсь, вы не против, что я попросила слуг открыть окна, – негромко произнесла Марианна, когда он склонился к ее руке.
– Ради Бога, чувствуйте себя как дома и отдавайте любые приказания, какие только сочтете необходимыми, – сказал он от всей души. – Боюсь, что домашнее хозяйство не мой конек, как вы справедливо изволили заметить.
Она покраснела.
– Мне не стоило упоминать об этом, – сказала она смущенно, но глаза ее слегка блеснули.
– Видели бы вы этот дом при жизни матери! Все здесь было совсем по-другому, – проговорил он.
Как раз в эту минуту в комнату вошел Габриель и услышал его слова.
– Да, при матушке все тут сияло чистотой, – подтвердил он. – В каждой комнате стояли вазы с лавандой, и дом просто благоухал.
На Джона внезапно нахлынули воспоминания.
– Да, правда. Я, пожалуй, не прочь возродить этот обычай.
– Сначала тебе придется посадить лаванду, – насмешливо указал ему брат. – Я заметил, что в цветнике все клумбы безнадежно заросли.
Джон хотел сердито возразить, но спросил как можно сдержаннее:
– Ты, видимо, ходил на прогулку?
Габриель ничего не ответил.
Джон догадался, что брат навещал могилу матери. Она находилась в конце сада на семейном кладбище. Его раздражение улеглось. По крайней мере брат увидел, что могила содержится в порядке. Джон об этом постоянно заботился. Но лицо брата все равно было недовольным, а глаза мрачными. Очень кстати в дверях появился дворецкий.
– Кушать подано, дамы и господа.
Джону пришлось предложить руку Луизе, а его брат повел Марианну. Стол, накрытый белой льняной скатертью, сервированный фамильным сервизом из серебра и хрусталя, выглядел совсем неплохо. Вот только серебро нуждалось в более тщательной полировке, а цветочки в вазе малость поникли. Джон решил, что должен проверить состояние сада. До чего неприятно, что Габриель увидел поместье не с самой лучшей стороны.
Джон в который раз поразился тому запустению, которое царило в поместье при отце. Первостепенное внимание Джон уделил пастбищам, фермерским угодьям и коттеджам, которые находились в самом плачевном состоянии. У него просто руки не доходили до собственного сада, но следовало хотя бы позаботиться о цветниках матери.
Какие еще его упущения выявит этот визит?
Ответ на этот вопрос пришел вместе с первым же блюдом. Суп оказался водянистым, а пудинг твердым, как камень. Овощи были переварены, студень дрожал, как в лихорадке.
Рыба была сносной, но бифштекс, который за ней последовал, откровенно подгорел. Цыпленка же, на редкость жилистого, явно приготовили не сегодня.
Его гости, само собой, никак не комментировали недостатки. Хорошие манеры не допускали явной критики, но никто из них не увлекся угощением. Джон боялся даже взглянуть на брата, опасаясь, что его презрительная мина спровоцирует ссору. В присутствии дам он не собирался вступать в схватку с Габриелем.
И ему вовсе не доставляло удовольствия слышать, как под непрестанную болтовню Луизы, сидевшей справа от него, Габриель рассказывает Марианне о своих путешествиях, заставляя ее смеяться над забавными историями о базарах Тринидада или греческих островах. Стоило ей услышать о дальних странах, в которых Джон никогда не бывал, как глаза ее начинали ярко блестеть. Тогда его охватывал гнев, внутри все сжималось.
Черт бы побрал Габриеля с его обаянием и ангельской или, скорее, дьявольской красотой! Какое он имеет право заставлять Марианну восторгаться собой? По кто способен состязаться с.ним в успехе у дам? Только не он, не Джон.
Слуга принес последнее блюдо. Это были сладости, вкус и вид которых оставляли желать лучшего. Джон попробовал кусочек персикового пирожного и едва не поперхнулся косточкой. Что за черт! Он со звоном уронил вилку на стол.
Кухарка получит расчет, как только это будет возможно. Такое положение дел просто нестерпимо!
Марианна поймала взгляд Луизы и поднялась. Джон увидел, что леди по обычаю собираются покинуть джентльменов, оставив их с портвейном и мужскими разговорами. Эта перспектива не доставила радости никому из братьев. Когда за дамами закрылась дверь, в комнате повисла гробовая тишина.
– Я уеду завтра на рассвете, – наконец сказал Габриель. – Если утром мы не увидимся, то хочу прямо сейчас поблагодарить тебя за гостеприимство.
