Возможно, это было всего лишь чувство совершенного наслаждения. Наслаждения от того, что самые интимные, самые нежные части их тел так плотно соединились. Оба чувствовали, что это наслаждение, наслаждение от телесного соития, выходит за пределы только лишь физического влечения. Но какой бы природы ни было это чувство, оно было сладким и слегка болезненным, запрещенным... неожиданным, первопричинным — столь ошеломляюще сильным, что она затруднилась бы дать ему имя.
Он чуть сместил центр тяжести вбок. Голова Эммы стала неожиданно легкой. Она была на пике. Пальцы его ласкали ее лицо. Она потянулась к нему, коснулась его волос, его широких плеч. Он опустился на нее. Она вцепилась в него, застонала, выгнула спину, стараясь стать ему еще ближе, соединиться с ним еще прочнее. Она закрыла глаза, и голова ее откинулась. Он склонил ее голову на подушку.
О, какое это наслаждение — чувствовать Стюарта в себе! Все было так сходно с тем, что произошло с ними тем безумным утром в гостиничном номере, и все же отчетливо лучше. Он действовал не спеша, с осмотрительностью. Она приоткрыла глаза — чуть-чуть — и увидела, что он впился в нее взглядом. Он слегка улыбался, совершая ритмичные движения бедрами. Ритм захватил их обоих. Он сжал зубы и тихо застонал, стараясь удержаться. Бесполезно. Они смотрели друг на друга, освещенные светом огня в камине, и волна ощущений накрыла обоих, как прилив.
Эмма судорожно дышала и вздрагивала... это чувство, это совершенное удовлетворение отозвалось в ней серией спазмов. Потом еще раз. Стюарт приглушенно застонал, его тело забилось. Ее тело ответило дрожью. Он в последний раз вошел в нее, бормоча нежные, возвышенные, обращенные к ней слова. Потом опустился и стал целовать ее шею, сгибы локтей, ключицы. Тело ее ответило серией стремительных сокращений — неконтролируемой дрожью удовольствия. Еще раз, и еще, и еще.
Он прижал свои бедра к ее ногам и лизнул ее ключицу. И вновь она вздрогнула — крупно, всем телом. Он почти боялся, что она никогда не остановится.
Но наконец острота ощущений притупилась. Стюарт привстал на колени и стал целовать ее живот, колени. Волосы его щекотали талию, потом коснулись ее щеки — в тот момент, когда он наклонился, чтобы взять в рот ее сосок. Один, затем второй. А потом овладеть ее ртом, даря ей влажные и глубокие, страстные поцелуи.
Он начинал все снова. Он даже не выходил из нее, он просто не торопясь вернул их обоих на прежние позиции, Ее тело было таким отзывчивым, она была словно пронизана электричеством, и каждое его прикосновение вызывало разряд.
На этот раз он входил в нее глубоко, до самого предела, задерживаясь в самой глубине, давая прочувствовать себя.
Он любил ее, кажется, бесконечно, бесконечно долго и бесконечно терпеливо подводил к развязке, пока она не закричала, пока кровь не прилила к коже так, что, казалось, пульс бился в каждой клеточке тела. Руки его ласкали ее все смелее. Он перевернулся, увлекая ее за собой, сдвигая подушки. Его широкая грудь, твердая и мускулистая, прижималась к ее мягкой груди мгновение назад, и вот грудь его давит ей на лопатки. Тела их скользили друг по другу, согретые теплом огня, согретые контактом друг с другом, слитые в объятиях, — ноги, руки, все переплеталось. Всему воздавалось должное, ничто не было обделено вниманием. Все было в движении, и она хотела его так сильно, что желание, казалось, грозило переломить ее надвое. Она хотела его в себе, хотела поглотить его собой, держать его и не отпускать.
— Сейчас, — настойчиво бормотала она, — сейчас. — Она становилась агрессивной.
Он застонал и забылся. Когда в следующее мгновение он набросился на нее, это было сродни насилию. И тогда они кубарем скатились вниз, в темноту, в беспамятство, в бездну... полная потеря контроля над собой, ничего, кроме чистого наслаждения. Взрыв и волна дрожи после него. Одна, другая...
Они лежали, тяжело дыша, и Стюарт давил на нее своим весом. Оба были влажными от пота, разгоряченными, несмотря на холод. Эмма закрыла глаза, вбирая в себя это волшебное ощущение — его на себе, рука к руке, нога к ноге. Она не могла шевельнуться.
Если она и испытывала какие-то угрызения совести, то они походили на слабое эхо. Она чувствовала себя по-настоящему расслабленной, отдохнувшей, возрожденной. Если мышцы немного болели, то боль эта была сладостной, а живот изнутри казался жидким, текучим и необыкновенно теплым. Внутренний голос говорил ей: «Наконец-то, и слава Богу». Но разум вторил: «О нет. Это все усложняет».
Неужели?
— С тобой все в порядке? — спросил он.
— Вполне.
Рассвет просочился в комнату золотистыми лучами сквозь тяжелые портьеры, и только тогда они уснули в обнимку под халатом Стюарта, поверх которого он накинул еще и принесенное ею одеяло. Эмма спала, подсунув голову под его руку, прижавшись щекой к его груди, которая оказалась самым чудесным местом для сна. Оба проспали несколько часов, словно провалились в бездну, — крепко, без сновидений. Так сладко она не спала уже несколько месяцев.
Нет, лет.
***
Разбудили их слуги.
— Простите, ваше сиятельство, — с порога сказал дворецкий, намеренно глядя поверх их голов. — У вас, кажется, через час билеты на поезд. — До поезда нужно было еще полчаса добираться. — Мне послать кого-нибудь, чтобы их заменили?
Даже для того, чтобы успеть на последний поезд до Лондона, им пришлось изрядно посуетиться. Билеты у них были в разные купе: им предстояло начать жить раздельно, подготовиться к тому, чтобы вести себя так, будто они не знакомы. Хотя каждый в своем воображении видел другого неотъемлемой частью своей жизни. Казалось, стоило ей захотеть, и она могла вызвать его образ лишь силой воображения. Она помнила все: каждый его взгляд, то, что она при этом чувствовала, наслаждение от соприкосновения тел, тот холод, что был вокруг, но не касался их.
Они расставались на высокой ноте. Красавец Стюарт, великолепно сложенный, обнаженный... Его глаза, которые, казалось, смотрели на нее с любовью. Или если не на нее, то на то, что происходило между ними в тот момент.
По дороге на вокзал случился небольшой инцидент. Они уже почти доехали до Харроугейта, откуда должен был отправляться поезд, как на дорогу выбежала лиса. Кучер резко натянул поводья, не столько из-за того, что ему было жаль зверька, сколько из опасения, что кони могут повредить ноги — весьма уязвимую часть тела. Этот эпизод не стоил бы и упоминания, если бы пассажиры ничего не заметили. Но случилось не так. Карета, покачнувшись, пошла зигзагом, заскрипели рессоры. Пассажиры, чтобы не упасть, хватались за все, что можно.
