Мисс Бэрил смотрела на него жалобно, улыбаясь робко и болезненно. Она видела, что мистер Коркоран подлинно взбешён, обозлён до белого каления, была испугана, но не могла понять причин этого гнева. Доран на негнущихся ногах подошёл ближе. Коркоран же продолжал, с трудом сдерживая ярость.
— Моя кузина неопытна в житейских делах и совет брата ей будет как нельзя кстати. Если же мои слова не убедят вас, Бэрил, возможно, вам поможет совет отца Патрика. Сядьте, Доран, Бога ради, не нервируйте меня, что вы тут столбом стоите? — Отрывисто бросил Коркоран, сам он при этом вскочил. Тяжело вздохнул и решительно заговорил, нервно расхаживая между двух скамеек, как тигр по клетке. — Я расскажу вам, дорогая сестра, о претендентах на вашу руку. Это поможет вам сделать правильный выбор. Здесь важно не ошибиться, — зло прошипел он. Резко выдохнув, Коркоран продолжил. — Мистер Морган и мистер Кемпбелл были наследниками имущества моего друга графа Раймонда Чедвика, о чём вы уже, я полагаю, слышали. Я дал слово милорду Чедвику без весомых оснований не позорить его родню. Но сейчас на весах моя родня, и эти основания я считаю весомыми, к тому же у меня были и другие основания пересмотреть свои обязательства по этому вопросу.
Коркоран судорожно сглотнул.
— Мы познакомились с его сиятельством графом Раймондом Чедвиком в «Атенеуме» десять лет назад, — продолжил он, — между нами возникло своего рода приятельство, быстро ставшее с его стороны — покровительством и наставничеством, с моей, — а я был совсем молод — уважением и привязанностью. Не имевший детей, одинокий и несколько эксцентричный, граф увлекался театром и сделал все, чтобы увлечь меня. Но это детали, и едва ли они будут вам интересны.
То, о чем я хочу рассказать вам, случилось пять лет назад, первого марта, я хорошо запомнил эту дату. До этого Чедвик предложил поставить у нас «Гамлета». Он дал мне и первые уроки театрального мастерства. В этот день у нас в клубе была генеральная репетиция. Я до этого странно робел, мне казалось, мои реплики никуда не годятся, я просто обречён осрамиться. Но выйдя на сцену на генеральной, я с изумлением понял, что меня вдруг что-то подхватило, и это что-то… не знаю, как объяснить… Это что-то… играло мной. Словно какой-то незримый демон подмостков вселился в меня. Я чувствовал в себе необычайную силу, лёгкость, слияние со сценой, потерю чувства времени и места. Я видел, что и все остальные заметили, что творится что-то странное. Чедвик был в восторге, все — Биллинхем, Тилни, Уэст, Уилкинс — смотрели на меня с изумлением.
После репетиции Чедвик сказал, что премьеру надо назначить на следующее воскресение — и не желал слушать никаких моих возражений. Я же был в полном недоумении. Пережитое смутило и разозлило меня. Я не люблю… и в этом я, наверное, тоже Гамлет… Я не флейта, и не люблю, когда на мне пытаются играть, тем более, непонятно кто. Видя мое состояние, Чедвик, когда мы шли по Риджент-стрит, предложил мне заночевать у него, пообещал показать свои гербарии, что собирал в Индии, их привезли ему из его поместья в Сассексе. Я согласился: мне не хотелось оставаться одному, я хотел выбрать время, поговорить о пережитых ощущениях, надеялся, он объяснит мне, что произошло.
В десяти шагах от парадного оказалось, что два фонаря у его дверей не горят. Когда же мы подошли к ступеням — из темноты выскочили какие-то голодранцы. Они не ожидали увидеть двоих, но ринулись на Чедвика. Я разбил одному лицо и свалил на землю, ударил тростью по голове другого. Третий убежал. На шум драки из дома выскочили лакей Чедвика и его экономка, я поднял графа. По счастью, он упал в сугроб и, хоть у него было повреждено запястье и болело плечо, серьезно он не пострадал. Он распорядился, чтобы мы скрутили двоих негодяев и велел, к моему удивлению, запереть их в погреб. Через час, успокоившись и придя в себя, граф велел Линси вытащить одного, зарядил, к моему ужасу, пистолет и приставил к виску незадачливого бандита. Он требовал сказать, кто нанял их. Я смотрел на него в немом изумлении, ибо был уверен, что это просто разгулявшаяся чернь, у которой не хватило нескольких пенсов на похмелье. Но Раймонд оказался прав. Бандит не знал имён — ему, разумеется, не удосужились представиться, но, согласитесь, Патрик, родинка над губой и рассеченная бровь — приметы нечастые. Я тогда, помнится, подумал, что мне нет дороги в криминал. Если уж родинку заприметили, то меня опознают с десяти шагов.
Мисс Бэрил встала и снова опустилась на скамью. Мистер Доран окаменел, но губы его шевелились.
— Вы хотите сказать, Кемпбелл и Морган наняли… головорезов… убить Чедвика?
Мистер Коркоран пожал плечами.
— Один до этого проигрался в пух, другой был давно разорен. Они просто решили поторопить судьбу. Негодяям было приказано не убить, но избить старика. Они рассчитывали, что после тот протянет недолго, при этом все сочтут нападение делом рук лондонских бродяг…
— Бог мой… — мисс Бэрил в ужасе смотрела в землю.
— Самое печальное, точнее, саркастично скорбное во всей этой истории, — проронил Коркоран, — так это то, что за месяц до этого старейший друг Чедвика, их полковой врач, сказал, что осталось ему недолго. Я не понимал, почему Чедвик так спешил с премьерой… Премьера состоялась седьмого марта, а восемнадцатого Чедвика не стало. За несколько дней до его смерти, — он уже не вставал с постели, — я пришёл навестить его. Раймонд смотрел в лицо смерти как солдат и спросил меня, что ему оставить мне? Я… не хотел… но глупо было и лгать, утешая. Я попросил оказать мне в завещании четыре его акварели и индийские гербарии — на память о нём.
Помню, Раймонд усмехнулся и пообещал, что я получу их. Мы заговорили о недавнем происшествии, Чедвик сказал, что мне не отец. И не призрак. Я не должен мстить. Речь идет о его родне и ему не хотелось бы позорить её. Он уже сделал все, что нужно. Не поняв его слов, я подумал было, что он донёс в полицию на Кемпбелла и Моргана, тем более что Линси сказал мне, что негодяев забрал вызванный милордом констебль. Но я не мог поверить, что Чедвик поступил так, тем более, что ни Моргана, ни Кемпбелла не обеспокоили. На прощание Чедвик бросил: «С какой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала…» Он потребовал дать ему слово, что я никогда не выйду из его последней воли. Я не совсем понял его, подумал даже, что он бредит, но пообещал.
После похорон душеприказчик милорда Чедвика вскрыл его завещание. Фамильная вотчина отошла дальнему родственнику в Сассексе, было несколько мелких распоряжений — слугам, а весь капитал и дом на Риджент-стрит «со всеми гербариями и акварелями», как было сказано, получал я. В завещании было ещё несколько строк. Публичное оглашение их было невозможно, и именно эти строки, я думаю, помешали этим господам оспорить завещание в суде. Милорд Чедвик писал, что постыдные содомские склонности мистера Стивена Нортона не позволяют ему упомянуть его в завещании, а почему лишены наследства мистер Кемпбелл и мистер Морган — они могут осведомиться у полицейского констебля Чарльза Донована.
