Однажды Лиана вывела сынишку во двор, погулять и посмотреть на новорожденных щенков. Там они столкнулись с Говардом. Тот остановился и с улыбкой начал разглядывать славного рыженького мальчугана, прижимавшегося к себе щеночка. Но его улыбка сразу потухла, когда Лиана инстинктивно заслонила собой ребенка, как самка, защищающая свое дитя, с вызовом глядя на Говарда. Он тяжело вздохнул и быстро ушел.
Лиана как-то не задавалась мыслью; что там происходит с братом их недруга. Ее волновали только чувства Рогана, Зарид, Сиверна. Сиверн ходил как в воду опущенный, поскольку считал что все беды обрушились на семью из-за него. Он все время пытался найти себе какое-нибудь оправдание, но безуспешно. Единственным его развлечением были постоянные тренировочные бои, и Лиана прекрасно по нему видела, что он тоскует по своей молодой жене, оставшейся в относительной безопасности в замке Бивэн.
Роган совсем осунулся, глаза запали от постоянного недосыпания. Лиана знала, что он должен быть все время начеку на случай внезапного нападения неприятеля на замок. Однажды ночью она просто перевернулась с боку на бок, а он подскочил, как ошпаренный, с клинком наголо, прежде, чем она успела закрыть глаза.
Но больше всего беспокойства причиняла Лиане Зарид. Она чахла на глазах, с каждым днем становясь все тоньше и бледнее.
Пошла уже вторая неделя этой невыносимой жизни, когда Лиана, заглянув в изможденное лицо своей маленькой золовки, осознала одну очень важную вещь.
— Ты любишь его, ведь правда? — участливо спросила она.
Зарид вздрогнула, но тут же попыталась сделать вид, что Лиану интересуют какие-то сущие пустяки.
— О какой любви может идти речь? Он же враг.
— Но не твой враг.
— Так я же живу не сама по себе. Я обязана думать о моей семье.
Единственным подходящим ответом, который нашла Лиана, было то, что иногда человеку неплохо иметь свою голову на плечах, а не смотреть в рот окружающим, ожидая, что они выскажут свое мнение, избавив тебя тем самым от необходимости думать самой. Это она усвоила благодаря собственному опыту, когда вышла замуж за Рогана, руководствуясь только своей интуицией. Люди говорили, что она, должно быть, сошла с ума, что от такого типа ничего хорошего ждать не приходится, но она доказала им, обратное. Она сделала открытие, что под этой грубой оболочкой бьется живое чуткое сердце, хотя он сам долгие годы скрывал это.
Роды продолжались в течение трех долгих, мучительных дней. Теперь Лиана прикована к постели, но старалась быть в курсе событий, происходящих в замке, насколько это возможно.
— Зарид, — позвал Тирль. — Посмотри на меня. Они спали в одной постели, но Зарид отодвинулась от него так далеко, как только могла. Она убедила себя, что не следует даже прикасаться к нему, хотя ей безумно хотелось это сделать.
— Я устала, — отмахнулась она.
— В последнее время ты слишком часто устаешь. — Тон его не предвещал ничего хорошего. Потом он надолго замолчал, но заговорил опять. — Мне как-то несподручно заниматься этим в одиночку.
Зарид прекрасно поняла, что он имеет в виду, но оставила его без ответа. Каждый прожитый день был для нее настоящим адом. Когда бы братья ни застали ее одну, они неизменно указывали ей на конские черепа, украшавшие крепостную стену. Когда Говарды осадили замок Перегринов и большинство его обитателей, в число которых входила и мать Зарид, умерли голодной смертью, они, чтобы хоть немного отсрочить конец, вынуждены были питаться кониной. Потом черепа животных разместили на стене замка как постоянно живое напоминание о бесчинствах Говардов.
— Ты сам напросился приехать сюда, — наконец вымолвила она. — Чего хотел, то и получил.
— Нет, — спокойно возразил Тирль. — Я не имел ни малейшего желания делать этого. Я бы и носа не сунул в это гнездилище ненависти. Единственное, чего я всегда хотел и добивался всеми силами — чтобы обожаемая мной женщина ответила любовью на мою любовь.
— Я-то думала, что твое самое заветное желание — остановить войну, — с горечью сказала Зарид. Каждый день она становилась свидетельницей того, как братья изводили ее мужа. Любой другой человек на месте Тирля давно бы уже сломался, но не Тирль. Он даже виду не подавал, как ему тяжело.
Зарид повернулась лицом к нему.
— Что ты за человек? — Она чуть не кричала во весь голос. — Неужели ты не замечаешь, что все вокруг над тобой смеются? Роган вытворяет с тобой все, что вздумается, а ты даже не снисходишь дать ему сдачи. Мужчины заключают пари, когда же Роган наконец поручит тебе выносить помои, и согласишься ли ты на это безропотно.
Тирль, похоже, был задет ее упреками.
— Если бы я попытался протестовать против произвола, который вершит твой брат, он немедленно ухватился бы за возможность вызвать меня на настоящий смертный бой. И отвертеться вряд ли удалось бы. А неминуемым исходом этой битвы — гибель, либо моя, либо его. Этого ты хочешь? Поединка, который сам собой положил бы конец всем разногласиям? Хочешь, чтобы мы сцепились, как два диких зверя? Чтобы из нас выжил только один? И ты надеешься, что наш спор разрешится не в мою пользу?
Он приподнялся на локоть.
— Отвечай же, Зарид. Этого ты добиваешься? Это я должен сделать, чтобы оправдать себя в твоих глазах? Он сел.
— Тебе мало того, что я рисковал потерять наследство, женившись на тебе. Недостаточно и того, что я для тебя сделал, пытаясь завоевать твое сердце. И то, что я, Говард, явился в дом Перегринов, если только это волчье логово можно назвать домом, один, не боясь встретиться лицом к лицу с твоими братьями, для тебя ничего не значит. Что бы я не предпринимал — никак не могу тебе угодить. Ты, оказывается, всегда ждешь от меня чего-то другого, большего. Ты говорила, что у меня кишка тонка против твоих братьев. А я выстоял. И силенок у меня хватило бы еще на многое, но терпение мое не безгранично. Мне это все надоело. Надоело быть объектом ненависти. Я устал от всех этих бандитских рож, которые меня здесь окружают. Меня от них просто тошнит.
Он поднялся с постели и встал, глядя на нее сверху вниз.
— Но я мог бы выносить это еще Бог знает сколько, если бы это помогло перевоспитать одного человека и сделать его более снисходительным к моей персоне. Игра бы стоила свеч, если бы ты смогла перебороть себя и взглянуть на меня другими глазами, глазами, полными доверия.
Он помолчал немного, потирая лоб.
— Я не буду сражаться с твоими братьями. Не желаю, чтобы река крови, и так разделяющая две семьи, стала еще шире, и… — он вскинул на нее глаза, — передай своей невестке, что я не ем детей, и даже просто обижать их не в моих привычках.
