Один тюлень разразился из темноты жутковатым низким воем. Это был крик ветра и волн, но в нем чудилось нечто человеческое, как и в самом море. В крике не было вражды, но не было и надежды. И вдруг тюлени пришли в движение: лавина шлепающих тел будто ринулась в атаку на лодку. Ялик резко дернулся и чуть не утонул в пенистой воде, он трясся, колотился и кренился в окружении неистового рева и фырканья, потом лодка с силой ударилась о каменную стену пещеры. А затем снова успокоилась, и ее пассажиры уставились на огромных сверкающих животных, кружащихся в воде по пути в открытое море.
IV
Спектакль закончился. Хью погреб обратно на солнечный свет. В ялике оказалось шесть дюймов воды, но Хью осмотрел борт, которым они ударились о скалы, и не обнаружил повреждений, за исключением нескольких царапин на крепкой древесине. Они оба вымокли, и оба смеялись. И ни одного тюленя в поле зрения.
— Я более чем когда-либо, — сказал Хью, — чувствую облегчение от того, что не привез сюда миссис Говер. Ты всех друзей приглашаешь в это чудесное приключение?
— Я и сама раньше ни разу не была в пещере! — ответила Демельза.
Он снова засмеялся.
— Что ж, я рад, что мы отважились. Но предположим, что мы потеряли бы лодку и не смогли бы выбраться?
— Я думаю, мы могли бы вскарабкаться наверх.
Он нахмурился и вгляделся в утес.
— Я раньше забирался на деревья, но сюда бы не рискнул. Мне жаль, что ты так промокла.
— А мне жаль, что промок ты.
Он огляделся.
— Вон там полоска песка. Мы могли бы вылить воду из лодки. А иначе тебе придется держать ноги в воде всю дорогу домой.
— Это неважно. Я не простужусь.
Но Хью погреб в сторону пляжа и спрыгнул на берег. Когда Демельза последовала за ним, океан снова сделал выдох и поднял ялик с такой ироничной легкостью, что тот опустился на берег совершенно без усилий. Хью всё же позволил Демельзе помочь ему перевернуть лодку и вылить оттуда воду. Потом они сели на песок, разглядывая свою одежду и решив высушить ее на солнце.
— Демельза...
— Что?
— Позволь мне заняться с тобой любовью.
— Господи Иисусе, — выдохнула она.
— О, я знаю, как дурно об этом просить. Я знаю, с моей стороны и неправильно, и неблагоразумно даже произносить подобное. Я знаю, выглядит так, будто я играю на твоей доброте, и это непростительно. Я знаю, что это выглядит неподобающе, даже пытаться, даже думать о попытке с добродетельной женщиной, чей муж вызволил меня из тюрьмы. Я всё это знаю.
— Нам пора возвращаться, — произнесла Демельза, запинаясь на каждом слове.
— Дай мне пять минут просто посидеть рядом с тобой.
— Чтобы сказать еще что-нибудь?
— Возможно, чтобы объяснить мои чувства, и тогда ты бы не думала обо мне так дурно.
Демельза сжала в руке песок. Она опустила голову, и волосы упали, закрыв лицо. Потом она сбросила туфли и зарыла ноги в песок.
— Я не думаю о тебе дурно, Хью, хотя и не понимаю, почему ты это сказал, в особенности сегодня.
Он стряхнул воду с сорочки.
— Сначала позволь кое-что объяснить. Ты считаешь чудовищным то, что тебя просят изменить Россу. И в узком смысле так оно и есть. Но могу я попытаться выразиться точнее? Отдавая любовь, ты не уменьшаешь ее. Любя меня, ты не разрушишь свою любовь к Россу. Любовь лишь создает и приумножает, но никогда не разрушает. Ты не предашь свою любовь к Россу, отдав частичку любви мне. Ты лишь умножаешь любовь. Нежность не сродни деньгам — чем больше ты даешь, тем больше получаешь от других. Ты ведь чувствуешь что-то ко мне, правда?
— Да.
— Тогда скажи, могла бы ты почувствовать ко мне столько же, столько же тепла и понимания, если бы не любила Росса?
— Возможно и нет. Я не знаю.
— Любовь — это не имущество, которое можно спрятать в кладовку. Любовь отдают. Это благословение и целебный бальзам. Ты знаешь притчу о хлебе и рыбе? Ее всегда понимают неправильно. Христос раздавал духовный хлеб. Вот почему его хватило на пять тысяч человек. Это чудо происходит постоянно.
— Пять хлебов любви, — сказала Демельза, — а чем были две маленькие рыбки?
— Ты очень сурова, Демельза.
— Нет, я вовсе не сурова.
Прямо над их головами низко пролетела чернокрылая чайка, взмахнув крыльями на фоне солнца. Еще две кричали на вершине утеса. Жара лишила небо всякого цвета. Казалось, что в бухте нечем дышать.
— Ты сказала, что не понимаешь, почему я попросил тебя об этом, в особенности сегодня. Я попросил об этом сегодня только потому, что другого дня не будет, никогда не будет. Не из-за моей болезни, а просто из-за бытовых обстоятельств. Такого дня больше не представится. Ты можешь думать, что я бесчестно прошу тебя сделать это из жалости. Ты права. Но вовсе не из жалости к человеку, теряющему зрение. А из жалости к тому, кто любит тебя больше всего на свете и думает, что навсегда останется перед вратами рая.
Демельза поерзала с некоторым раздражением.
— Это неправда, Хью! Любовь — это не рай! У тебя ошибочные представления. Любовь — та, о которой ты меня просишь, земная, совершенно земная. Прекрасная, пожалуй, иногда напоминает золотой рудник, в который хочется углубиться. Но она земная, земная. Неправильно говорить о рае. Любовь для людей и всегда остается по эту сторону врат, ее легко потерять, иногда она даже похожа на звериный инстинкт, хотя куда выше него. Она часто возвышает, уносит... но... но не стоит заблуждаться. Чудовищное заблуждение — считать, что это нечто другое.
Оба замолчали. Хью посмотрел на нее темными чувственными глазами.
— Так ты думаешь, что я использовал неверные аргументы. Мои доводы кажутся тебе неблаговидными?
Демельза посмотрела на него сквозь дымку волос и улыбнулась.
— Я не знаю, что означает это слово. Но наверное так.
— И как же мне тебя убедить, что ты посоветуешь?
— Но я не хочу, чтобы ты меня убедил...
— А есть риск?
— Не риск. Риск — неверное слово.
— Тогда надежда.
— И не надежда. Но Хью, ты должен понимать, что ты меня волнуешь, и это не жалость. Хотелось бы мне, чтобы это была жалость.
— Я рад, что это не так.
— И эти красивые слова, которые ты произнес про любовь... Что ее можно разделить. Могу я спросить, ты считаешь, что можно разделить и другие вещи — такие как верность и доверие?
Он встал на колени и сел на пятки. Большие темные пятна воды на его батистовой сорочке постепенно высыхали.
— Нет, — тихо сказал он. — Ты победила. — Он покачал головой. — Ты победила.
Демельза стала чертить фигуры на песке. Ее сердце стучало, как барабан. В горле пересохло настолько, что она не могла сглотнуть. Она чувствовала себя голой, несмотря на платье. Демельза тихо простонала и попыталась подавить этот звук, но это ей не вполне удалось.
Хью посмотрел на нее и подвинулся ближе, почти коснувшись.
— Что такое?
— Прошу, давай уйдем.
— Могу я хотя бы просто тебя поцеловать?
Она подняла голову и откинула назад волосы.
— Это будет неправильно.
— Но ты это позволишь?
— Наверное, я не смогу тебя остановить.
Он двинулся еще ближе, и в то мгновение, когда дотронулся до нее, понял, что выиграл сражение. Хью взял ее лицо в ладони, как кубок, из которого собрался пить, а потом поцеловал. Серьезно, не улыбаясь, он прикоснулся губами к ее векам, щекам, волосам и вздохнул, словно ему достаточно было согласия и больше он уже ничего не хотел.
— Хью...
— Молчи, любимая, молчи...
Он обнял ее левой рукой за затылок, поддерживая голову, и Демельза откинулась на песок. Тогда дрожащей правой рукой он стал расстегивать пуговицы на ее платье.
Росс отсутствовал три ночи, а не одну. Первую он провел у Верити, как и договаривались, вторую — в замке Пенденнис, где прошло заседание по вопросам обороны, и осталось много нерешенных проблем. Замок стоял на скалистом мысу с видом на Фалмутскую гавань, комендантом был Джон Мелвилл. Его макушка едва доходила до верхней пуговицы жилета Росса, одет он был в алый мундир и угловатую шляпу с кокардой, которую не снимал даже за едой. Обрубок его левой руки висел на черной шелковой повязке, и ординарцу приходилось нарезать ему пищу, а правую глазницу закрывала черная лента. Он шагал, как на параде, и гавкал приказы, как терьер. Росс не любил таких типов, но он составлял приятный контраст с апатичным отношением большинства непрофессиональных офицеров, которым поручили организовать оборону страны.
На следующий день Мелвилл повел Росса посмотреть на растущий в Керджиллаке, неподалеку от Пенрина, лагерь для французских военнопленных. Теперь там содержалось больше тысячи человек, в основном моряков, и Росс хотел сравнить его с кошмарным Кемпером. Многие пленные жили в палатках, и при такой отличной и жаркой погоде выглядели загорелыми и вполне здоровыми, да и и питание было неплохим. Но зимой, когда здесь будут прокатываться бури, место на вершине холма станет унылым.
