Елена Арсеньева - Первая и последняя (Царица Анастасия Романовна Захарьина)

Ознакомительная версия.

Когда дозволено было посетить молодую мать и поздравить ее, все преподносили богатые подарки и Анастасии Романовне, и младенцу. Князь Курбский среди всего прочего подарил царице очаровательную синеглазую и золотоволосую смуглянку по имени Настя. Это была Фатима, окрещенная в честь самой царицы.

Анастасия Романовна пришла в восторг от ее красоты, сердечно поблагодарила князя Курбского — и отдала девушку в помощницы мамкам и нянькам маленького царевича.

Казалось бы, время после победы настало — живи да радуйся! Однако Анастасия чувствовала себя плохо. Сердце по ребеночку болело и тревожилось. Хоть мамок и нянек у царевича не счесть, но не зря говорится, что у семи нянек — дитя без глазу. Царевич рос медленно, был маленьким, болезненным, а уж до чего крикливым — просто не описать словами.

Порою Анастасия срывалась с постели среди ночи и через все покои, сопровождаемая переполохом ночных боярынь и прислужниц, а также недовольством царя, бежала посмотреть — жив ли еще сын. Его старшие сестрицы, умершие во младенчестве, снились ей по ночам и доводили до тайных, мучительных слез. Но стоило Анастасии подойти поближе к детским покоям и услышать тихое, словно бы мяуканье обиженного котенка, хныканье Мити, как от души отлегало: жив еще, слава те, Господи!

Сначала кормилицы и нянюшки на стенки лезли, когда царица отдала им Настю-Фатиму, и нипочем не подпускали ее к царевичу. Держали на грязной работе. Но вот как-то раз в тяжелую минуту, когда все уже с ног падали от усталости, а Митенька-царевич никак не унимался (Анастасия строго-настрого запрещала давать ему маковый сок для утишения крика, опасаясь, что сын слишком слаб и может не проснуться), позволили-таки басурманке взять на руки царево дитя. И в то же мгновение оно перестало плакать, словно по волшебству! Митя уснул и крепко спал до утра.

Решили, что это случайность. Однако и в другой, и в третий раз младенчик успокаивался на руках у Насти.

Вдобавок ко всему новая нянюшка рассказала старшей мамке о том, что в Казани болезненных ребятишек прикармливают козьим молоком, разведя его теплой водой. Дали такого молока Мите — и он поздоровел на глазах.

Анастасия осталась очень довольна.

Шло время. Вот и Рождество осталось позади, зима катилась к закату, хотя еще цеплялась за жизнь последними морозами и метелями. Мужа Анастасия видела теперь мало, только ночью на супружеском ложе, которое он продолжал делить с ней, почти не удаляясь в свою опочивальню.

Целые дни царь проводил в Малой приказной избе, которую отдал Алексею Адашеву и в которой тот принимал народные прошения, разбирал жалобы и давал ответы, либо в Благовещенском соборе у Сильвестра, либо в своей приемной комнате, беседуя с Курбским. Тот совсем забросил и свой старый Пронск, и Ярославль, дарованный ему в вотчину, — безвыездно жил в Москве и так же, как царь и его окружение, казался озабоченным одним вопросом: воевать Ливонию в будущем году или погодить немного, чтобы служилый народ отдохнул после казанского похода? А может, пойти на Крым?

Царице, впрочем, и в одиночестве особенно некогда было скучать. Надо было заниматься делом милосердия, помощи бедным, нуждающимся. Множество людей, особенно женщин, взывало к милости царицы и подавало ей через дьяков челобитные о своих нуждах.

«По сиротству своему чаю найти убежище в монастыре и прошу на постриганье, сколько подашь, матушка ты наша и заступница народная»[7].

«Мужа моего убили на вашей государевой службе в Казани, за вас, государей, голову он сложил и кровь свою пролил. Пожалуй меня, бедную вдову, за мужа моего и за кровь, вели меня постричь в Вознесенский монастырь; а я стара и увечна, и скитаюсь меж двор; чтоб я, бедная, волочась меж двор, не погибла, а я, государыня, нага и боса…»

Слушая монотонный голос читающего дьяка, разжалобившись, Анастасия подбирала слезы с ресниц, как вдруг дьяк начал запинаться. Прислушалась к голосу…

«…якобы государь наш Иван Васильевич за спинами прятался, а все подвиги свершал князь Курбский. Он и в бой полки вел, он и коня государева за уздцы тянул, чтоб заставить царя выехать на бранное поле…»

— Что такое? — вскинула голову царица. Дьяк покрылся красными пятнами и комкал какое-то прошение, бессвязно бормоча:

— Прости, матушка-государыня, не пойму… Бес попутал, подсунули мне сие, подсунули! Не вели казнить…

— Дай сюда! — протянула руку Анастасия.

Дьяк не посмел ослушаться и подал скомканную грамотку. Плюхнулся в ноги. Анастасия с трудом начала разбирать корявую скоропись.

Какой-то человек, забывший назваться, убил слугу своего за то, что тот «лаял царя и называл оного трусом». Оказывается, слуга был при Казани в полку Курбского и теперь болтал языком направо и налево, царь-де при воинском деле молитвами ограничивался да поклоны бил. Курбский есть истинный герой, а вовсе не государь-полководец!

— В печку брось! — хрипло шепнула Анастасия, отшвыривая письмо. — С глаз моих!

Дьяк с готовностью повиновался.

Незнакомая прежде ярость подкатила к сердцу, мешая думать. С трудом удалось Анастасии взять себя в руки, успокоиться.

Уж наверняка не один слуга лишь этого челобитчика распространяет лживые слухи. Она не сомневалась: все наветы исходят из уст самого Андрея Михайловича, неуемное тщеславие которого не удовлетворено полученными почестями. Ему хочется больше, больше… ему хочется всего! Если дело этак дальше пойдет, он не замедлит приписать себе всю заслугу взятия Казани.

Да что ж они делают, советники государевы?! Алексей Федорович Адашев слывет в народе заступником добреньким, он всякую жалобу досконально рассматривает и примерно наказует неправедных обидчиков, помогая обиженным. Конечно, помогает как бы от себя, а наказует-то именем царя! Он даже на пиры не ходит — дескать, ни минуты лишней не может урвать у обиженных и жалобщиков. Как он еще ноги таскает в таком случае? Вранье это! Любит себя Адашев святым выставить. Ни о какой Магдалене и грехах молодости никто теперь не молвливал: якобы в доме у него жила милосердно пригретая честная вдова его верного слуги Мария с детьми, и о ней упоминали с почтением.

Мария… Это же надо! Все та же Машка-Магдалена, вот она кто!

Ишь как искусно и сложилось мнение: Адашев добр да справедлив, а царь не в меру горяч и никому спуску не дает! Так и воображает себе народ молодого царя: вздорное дитятко, способное сделать что-то толковое, лишь находясь под присмотром Адашева, князя Курбского да попа Сильвестра, который чуть что — сразу сечет царя словесными розгами.

И разве только русские люди так думают? Князь Андрей Михайлович общается с ливонскими да аглицкими заезжими людьми и купцами, с поляками да немцами — можно не сомневаться, что и перед ними он клевещет на господина своего! А Сильвестр и Адашев его медоточиво поддерживают. Эти-то, безродные, уж вовсе молчали бы! Их место — во прахе! Ох уж эта русская спесь — каждый мнит себя равным по уму государю, каждый спит и себя на престоле видит. А ведь это лишь в сказках Иван-дурак на престол садится. В сказках — не наяву!

Ознакомительная версия.