– Пустите меня к нему! – в отчаянии кричала Лизетт.
Когда люди расступились, было уже поздно. Оказавшись рядом с отцом, она увидела Изабель. Белая как мел она неподвижным взглядом смотрела на лежащего на земле мужа. Над ним склонился доктор. Стоя на коленях, он всячески пытался реанимировать Шарля, но было ясно, что все его усилия тщетны.
Из глаз Лизетт брызнули слезы. Она опустилась на колени и упала отцу на грудь.
– Нет, нет, нет! Папа! Мой дорогой папа! Нет! – рыдая, причитала Лизетт.
Доктор стоял рядом, держа в руке ослабевшую руку Изабель. Шарль был его другом и пациентом в течение многих лет. Он искренне переживал случившееся, пытался утешить вдову.
– Искренне соболезную вам, мадам Декур. Позвольте перенести вашего мужа в дом.
Не говоря ни слова, она сняла с плеч тонкую шифоновую накидку и передала ее доктору, чтобы тот накрыл ею лицо умершего мужа.
Вокруг стояла мертвая тишина. Лизетт с трудом соображала, не замечая, что кто-то бережно держал ее за плечи, когда три дюжих лакея подняли Шарля и по лужайке понесли в дом. Изабель, склонив голову, вместе с падчерицей медленно шла за ними в сопровождении кого-то из гостей. Сзади к Лизетт подбежала Джоанна, взяла ее за руку и зашагала с ней рядом. Толпа гостей, оставшихся на лужайке, постепенно редела. На многих лицах застыло выражение скорби и ужаса, в глазах женщин стояли слезы.
Войдя дом, Лизетт со скорбью взглянула на сопровождавшего ее гостя. Им оказался Филипп, который, кивнув Джоанне, произнес:
– Позаботьтесь о ней.
– Да, конечно, – ответила Джоанна.
В следующие несколько дней дом был погружен в полумрак, окна закрыты ставнями и занавешены тяжелыми шторами. В замок потоком шли письма с соболезнованиями. Лизетт получила письмо от Филиппа, имевшее для нее особое значение. Другое письмо от него было адресовано ее мачехе. Изабель держалась спокойно и с достоинством, не проронила ни единой слезы. На похоронах она выглядела элегантной в новом черном платье от Ворта и в изысканной шляпе с вуалью, достаточно прозрачной, чтобы было видно ее благородное лицо с выражением скорби.
Убитая горем Лизетт тяжело пережила похороны. На отпевание в церкви собралось много народа – Шарль Декур был уважаемым человеком в городе, и проводить его в последний путь пришли друзья и коллеги. Филипп тоже пришел. После отпевания Лизетт поблагодарила его за поддержку в трагическую минуту жизни.
– Не надо меня благодарить, – сказал он, покачав головой.
Она бросила на него пристальный взгляд.
– Вы дважды поддержали меня, когда мне было невыносимо тяжело.
Филипп удивленно посмотрел на нее.
– Вы имеете в виду нашу первую встречу в поезде?
Лизетт утвердительно кивнула, и он добавил:
– Может быть, когда-нибудь вы захотите освежить мою память?
Он отступил на шаг назад, поскольку другие ждали момента высказать Лизетт свои соболезнования.
Несколько дней Джоанна неотлучно находилась рядом с Лизетт. Другие, учитывая траур, проявляли сдержанность и держались на расстоянии от Декуров. Несмотря на то, что Изабель в черном выглядела особенно элегантно, как она сама считала, все свое время вдова тратила на заказы новых нарядов в бордовых и лиловых тонах, чтобы подготовиться к следующему этапу траура, когда она снова смогла бы появляться в обществе в цветах, соответствующих случаю.
Однажды утром Лизетт, сидя в саду у пруда, где бил фонтанчик и плескались золотые рыбки, зарисовывала на бумаге какую-то причудливую розу. Она сильно тосковала по отцу, еще не полностью осознав, что его больше нет. Девочка постоянно думала о том, что бы сказала ему, если бы он был жив. Ей все время чудилось, что она слышит его шаги, его смех. Отец с дочерью часто смеялись, когда были вместе.
Взглянув из-под полей шляпы, она увидела, что кто-то направляется по дорожке в ее сторону. Это не могла быть Джоанна – сегодня она куда-то собиралась уйти. Лизетт почувствовала, как ее сердце от радости вдруг бешено забилось в груди. По лестнице в сад спускался Филипп. На нем были прекрасно скроенный льняной сюртук и белые брюки. Он шел, размахивая соломенным канотье.
– Вот где вы прячетесь! – воскликнул он. – Позвольте взглянуть, что вы там изобразили?
Взяв из ее рук альбом для рисования, он стал рассматривать эскиз.
– Прекрасно! Да вы настоящий талант, – заметил он, полистав альбом с ее акварелями.
– Не думаю, что вы можете судить об этом, не будучи профессионалом, – сухо ответила Лизетт, отнимая у него альбом.
Филипп сел на скамью рядом, скрестив ноги.
– Ваша мачеха сказала мне, где вас найти. Теперь я видел ваши рисунки и был бы рад, если бы вы написали мой портрет.
– Я? – не удержалась от смеха Лизетт, с грустью отметив про себя, что впервые засмеялась после смерти отца. – Вы, наверное, шутите?
– Вы мне не верите?
– Разумеется, нет.
Филипп вздохнул, делая вид, что ее недоверие его огорчило.
– А я мог бы часами смотреть, как вы переносите мой образ на бумагу.
Лизетт почувствовала вдруг неуверенность в себе и засомневалась в искренности своего собеседника. Ей показалось, что в его словах было нечто большее, чем простое кокетство.
– Я рада вас видеть, – смущенно пробормотала она. – Хотя удивлена, что вы пришли вот так, среди недели. Разве вам не надо сейчас быть на службе?
– Я продал фирму. – Его лицо стало серьезным. – Я не создан для карьеры, которую мне прочили. Впервые в жизни я чувствую себя свободным человеком. Надеюсь, мы можем часто видеться.
Лизетт млела от радости.
– Чем же вы занимаетесь? Не слишком ли долго тянется для вас время?
– Вовсе нет. Я играю в теннис, встречаюсь с друзьями, посещаю концерты и театры, начал заниматься гольфом. Кстати, эта игра стала необыкновенно популярна в наше время.
Лизетт почувствовала, что со времени похорон отца она слишком замкнулась в четырех стенах, общаясь лишь с Джоанной и еще двумя подружками, которые иногда навещали ее.
– А трудно научиться играть в гольф? – заинтересовалась она.
– Азам гольфа нетрудно. Но настоящим мастером стать нелегко. – Он сделал паузу. – До нашей встречи я говорил с мадам Декур и спросил у нее, не будет ли она возражать, если я приглашу вас куда-нибудь. Она согласилась, но с условием, что мы не будем видеться до окончания срока траура и наедине. Пока что она считает это преждевременным.
– Смерть отца, – твердо сказала Лизетт, – оставила рану в моем сердце, которую ничто не залечит, но даже он никогда бы не пожелал, чтобы я или моя мачеха отрезали себя от мира. Он сам очень любил жизнь. Изабель уже снова ходит по магазинам и портнихам.
Филипп и сам знал, что Изабель делает покупки. Увидев ее недавно с многочисленными свертками, он все понял.
