И было ясно: он первый не заговорит. Значит, начать разговор придется ей. Проигрышный ход.
Ну нет, она ему не проиграет.
И Мара ждала, стараясь не суетиться. Стараясь не выскакивать из кожи каждый раз, как в камине начинали трещать дрова. Стараясь не сойти с ума под тяжестью этого молчания.
Очевидно, он тоже не собирался проигрывать. Она прищурилась, глядя на него. И подождала еще немного. Когда же тишина стала невыносимой, выпалила:
— Мне так же не нравится находиться здесь, как вам — меня видеть.
На мгновение сказанное ею обратило его в каменное изваяние, и Мара прикусила язык, боясь сказать еще что-нибудь. Боясь сделать еще хуже.
Но он вдруг снова засмеялся. Засмеялся так же, как раньше, на улице, — то есть совершенно безрадостно, так что смех его походил скорее на болезненный стон.
— Поразительно… До этой минуты я и в самом деле верил в возможность того, что вы оказались такой же жертвой рока, как и я.
— Разве не все мы жертвы рока?
— Да, конечно, все. И она, Мара, в том числе. Разумеется, она была добровольной участницей всего, что происходило в течение всех этих лет, однако… Знай она, как это ее изменит, она бы, наверное…
Нет, не стоит врать себе. Она бы все равно поступила точно так же. Тогда у нее не было выбора. Как нет его и сейчас.
Существуют мгновения, полностью меняющие жизнь. И дороги без распутий тоже существуют.
— Но вы живы и прекрасно себя чувствуете, мисс Лоув, — заметил Темпл.
Мара вскинула подбородок, услышав в его голосе обвинение.
— Вы тоже, ваша светлость.
Он поморщился.
— А вот это спорно. — Темпл откинулся на спинку кресла. — И подвел меня под удар не рок, а вы.
Когда он схватил ее за руки на улице, еще не зная, кто она такая, в его голосе слышалась теплота. И даже намек на сострадание. Она тогда невольно потянулась к нему, хотя и знала, что это глупо.
Но теперь эта теплота исчезла, сменившись холодным спокойствием — спокойствием, которым ее не одурачить. Спокойствием, за которым (можно держать пари на что угодно) скрывался настоящий шторм.
— Я вас под удар не подводила. — Да, это факт, хотя и не вся правда.
Он даже глазом не моргнул.
— Лгунья до мозга костей — вот кто вы такая.
Она снова вскинула подбородок.
— Я никогда в жизни не врала!
— Но вы заставили всех поверить в вашу смерть.
— Люди верят в то, во что им хочется.
Его черные глаза прищурились.
— Вы исчезли, и люди сделали соответствующие выводы.
Его свободная рука (в другой он с нарочитой небрежностью держал стакан с виски) выдавала его гнев — пальцы то и дело подергивались. Она замечала такое и за уличными мальчишками — всегда что-то выдавало их досаду, их злость. Однако сейчас перед ней был вовсе не мальчишка, и, следовательно…
Мара невольно вздохнула. Сейчас ей снова захотелось сбежать отсюда, сбежать от сделанного ею выбора. От выбора, который должен был спасти выстроенную ею жизнь, одновременно разорвав ее на кусочки. Выбора, заставившего ее посмотреть в лицо прошлому и отдать свое будущее в руки этого мужчины.
Мара по-прежнему смотрела, как подергивались его пальцы.
«Я не хотела, чтобы вы пострадали». Ей хотелось произнести эти слова вслух, но она знала, что он ей не поверит. Кроме того, знала она и другое: сейчас речь шла о ее будущем, а ключ — у него в руках.
— Да, я исчезла, и это уже нельзя изменить. Но сейчас я здесь.
— Наконец-то мы добрались до главного. Зачем?
Зачем?.. О, причин великое множество и…
Мара отбросила эту мысль. Нет, причина была только одна. И только она имела значение.
— Деньги. — Это была правда. И одновременно ложь.
Брови Темпла взлетели на лоб.
— Признаюсь, я не ожидал такой честности.
Она легонько пожала плечом.
— Я считаю, что ложь все слишком усложняет.
Он шумно выдохнул.
— Вы здесь, чтобы просить за брата?
Она проигнорировала гнев этих слов.
— Да.
— Ваш брат по уши в долгах.
И это — ее, Мары, деньги.
— Я уже говорила, что вы можете это изменить.
— Могу — не значит сделаю.
Мара глубоко вздохнула и кинулась в битву.
— Я знаю, что он не сможет вас одолеть. Знаю, что бой с великим Темплом — это безумие. Что вы всегда побеждаете. Должно быть, поэтому вы и не приняли ни одного из его вызовов. Честно говоря, я этому рада. Вы дали мне шанс на переговоры.
Трудно поверить, что его черные глаза могли стать еще темнее. Но именно так и произошло.
— Вы поддерживаете с ним отношения?
Она замерла, пытаясь обдумать ответ. И вдруг невольно кивнула.
— И как давно?
Она медлила с ответом. А он стремительно вскочил с кресла и начал надвигаться на нее, оттесняя все дальше и дальше, — так быстро, что она наступила на юбки.
Тут огромная рука метнулась вперед, и Маре показалось, что ее опоясал стальной обруч. А Темпл прижал ее к себе, и она оказалась словно в клетке.
— Как давно? — Он помолчал, затем добавил: — Можете не отвечать. Я чую запах вины.
Она уперлась ладонями ему в грудь и толкнула его. Бесполезно. Он не сдвинется с места, пока сам того не захочет.
— Вы и ваш братец состряпали идиотский план, — продолжал Темпл. — Впрочем, может, и не идиотский, а гениальный. В конце концов все подумали, что вы умерли. Я подумал, что вы умерли.
В его голосе слышалась ярость. Ярость… и что-то еще. Что-то очень похожее на отчаяние.
— Это не входило в план! — воскликнула Мара.
Он не обратил на ее слова внимания.
— А теперь вы здесь, двенадцать лет спустя. Живая и невредимая. — Он произнес это тихо, почти шепотом. — Мне бы следовало потребовать плату за прошлое. За мою репутацию.
Теперь она слышала в его голосе злость. И ощущала ее в его прикосновениях. Позже она будет поражаться собственной храбрости, тому, как подняла на него взгляд и сказала:
— Наверное, следовало бы. Но вы этого не сделаете.
Он отпустил ее так внезапно, что она едва не упала.
А Темпл заметался по комнате, как тигр, которого она однажды видела в странствующем цирке, в клетке. И ей внезапно подумалось, что она сейчас с радостью бы поменяла герцога Ламонта на того дикого зверя.
Наконец он повернулся к ней и произнес:
— На вашем месте я бы не был в этом так уверен. Двенадцать лет жизни с клеймом убийцы очень меняют человека.
Она покачала головой:
— Нет, вы не убийца.
— Об этом было известно только вам, — ответил Темпл, и на сей раз в его голосе прозвучало… удивление? Нет, скорее горечь.
Но неужели он и сам считал себя убийцей? Нет, не может быть, чтобы он поверил сплетням и догадкам. Или может?
