Мари посмотрела на нее, как на помешанную. Потом повторила:
— Завтра? Non, non! Ma petite[4]. Этого вы делать не должны!
— Но сделаю, — ответила Лоретта. — Я очень огорчусь, Мари, если ты не поедешь со мной, но тогда буду вынуждена уехать одна. Ты знаешь, в доме мне довериться некому. Они обязательно расскажут папе.
— Да-да, — согласилась Мари. — Эти глупые слуги сразу побегут к милорду, и он очень-очень разгневается.
— Да, очень, — подхватила Лоретта. — И ведь ты знаешь, Мари, говорить с ним, объяснять мою точку зрения было бы бесполезно. Он принял решение, и конец!
Мари сделала типичный французский жест, означавший, что это бесспорно так.
После стольких лет в замке она знала, каким тираном становился герцог, когда настаивал на чем-либо.
Припадков его бешенства боялись все — от дворецкого до последней судомойки.
— Мы, — сказала Лоретта, — должны отправиться в путь, как только папа уедет в Ньюмаркет. А он уедет рано, чтобы успеть позавтракать в Лондоне в своем клубе, прежде чем поехать дальше.
Мари кивнула, и Лоретта продолжала:
— А мы поспешим на другую станцию, чтобы сесть на поезд в Дувр и не опоздать на дневной пароход в Кале.
Мари всплеснула руками.
— Вы все обдумали, миледи! Но подумали вы о том, какой поднимется переполох, когда они сообразят, что вы уехали?
— Знать, куда я еду, им незачем, — ответила Лоретта. — Но я предупрежу всех в доме, что хочу погостить у подруги, так как кузина Эмили все еще больна.
Помолчав, она добавила:
— А Эмили только обрадуется, что избавилась от меня и может ничего не делать до папиного возвращения.
Вид у Мари был испуганный, и Лоретта погладила ее по руке.
— Пожалуйста, помоги мне, — сказала она умоляюще. — Ты же знаешь, как трудно мне будет без тебя во Франции. Ты поможешь мне добраться до Парижа и отыскать там кузину Ингрид.
Мари молча встала и отошла к комоду.
Она выдвинула ящик и достала пачку листов — газетных вырезок, как увидела Лоретта. Те, что лежали сверху, были о скачках во Франции, на которых побеждали лошади ее отца.
Но под ними она обнаружила несколько газетных вырезок, касавшихся маркиза Голстонского и графини Уикской.
— Откуда они у тебя, Мари? — спросила Лоретта.
— У меня во Франции есть старый друг, которого я не видела двадцать лет, но он пишет мне. А так как он интересуется лошадьми, я посылаю ему заметки о лошадях его светлости, когда они выигрывают скачки, а он присылает мне вырезки из французских газет.
Лоретта быстро их просмотрела.
В четырех-пяти говорилось об английской красавице графине Уикской.
А в последней сообщалось, что маркиз Голстонский купил особняк на Елисейских полях.
Дальше следовало описание комнат, картин, всяких редкостей, а в заключение следовало: «Хозяйкой на званых вечерах маркиза будет красавица, английская графиня Уикская».
Прочитав это, Лоретта подумала, как шокировало бы ее родственников подобное бесцеремонное упоминание в газете об отношениях маркиза с Ингрид.
Но ее это не заботило.
Важно было, что теперь она знает, куда ей поехать в Париже.
Вырезки охватывали несколько лет, и, просмотрев также заметки о лошадях своего отца, она сказала:
— Спасибо, Мари. Я знала, что ты мне поможешь. Ты будешь готова завтра к половине девятого утра, когда я за тобой заеду?
Мари без колебаний сказала просто:
— Я поеду с вами, миледи. И буду счастлива снова увидеть la belle France[5].
— Ну конечно, — согласилась Лоретта. — И если нам повезет, мы вернемся раньше папы, и он ничего не узнает о том, где я была во время его отсутствия.
Но, говоря это, она мысленно держалась за дерево.
А также подумала, как ей повезло, что она могла обратиться за помощью к Мари.
Никто из горничных в замке не согласился бы ее сопровождать из страха, что герцог может узнать и тогда выгонит их вон.
— Так в половине девятого, Мари, — напомнила Лоретта. — И большое спасибо за кофе!
Выходя из коттеджа, она не сомневалась, что Мари немедленно начнет упаковывать вещи, необходимые для такой поездки.
Как та и сказала, возможность после стольких лет вновь увидеть родную страну переполняла ее радостным волнением.
Вернувшись домой, Лоретта распорядилась, чтобы ее горничная уложила чемоданы.
— Вы уезжаете, миледи?
— Да, погощу у подруги. Но я еще не предупредила его светлость, так что, пожалуйста, пока никому об этом не говорите. Вы знаете, это только отвлечет его внимание, а ему надо отдать распоряжения на время его отсутствия. О своей поездке я сказала только вам, Сара, так что никому из слуг об этом не говорите.
Лоретта не сомневалась, что Сара, очень ей преданная, выполнит ее просьбу.
Но она надеялась, что отец не начнет расспрашивать ее о том, чем она думает заняться в его отсутствие.
К счастью, герцог был слишком занят собственными делами.
Лоретта больше не упоминала про маркиза, а потому он не сомневался, что она смирилась с мыслью о замужестве, и был в превосходном расположении духа.
— Побереги себя, пока меня не будет, — сказал он. — Надеюсь, кузина Эмили поправится, иначе тебе придется очень поскучать.
— Мне вас будет ужасно не хватать, папа, как всегда, — ответила Лоретта. — Но скучать я не буду: займусь лошадьми, а когда простуда кузины Эмили пройдет, мы, наверное, отправимся за покупками.
Герцог хотел было спросить дочь, за какими покупками, но тут же понял, на что она намекает, и улыбнулся про себя.
Нет женщины, подумал он, которая могла бы противостоять соблазну заняться своим приданым.
Он не сомневался, что Лоретта скоро забудет о всех возражениях, покупая новые туалеты и заказывая праздничный наряд.
А утром герцог укатил па станцию, торопя кучера, чтобы не опоздать на поезд.
В последний момент он хватился каких-то документов, и слуги забегали по всему дому, выполняя его распоряжения.
Но уехал он все-таки до восьми часов, и в распоряжении Лоретты оказалось вполне достаточно времени.
Она распорядилась заложить в карету самых быстрых лошадей, какие остались в конюшне, и отправилась на поиски отцовского паспорта.
Он лежал в ящике, где хранился всегда, и представлял собой большой лист с многочисленными гербами, подписанный министром иностранных дел.
Герцог пользовался этим паспортом уже много лет и любил похвастать, сколько раз ему доводилось переплывать Ла-Манш.
В паспорте все еще значилось имя ее матери, а так как заполнен он был каллиграфическим почерком, Лоретте оказалось нетрудно вписать и свое имя так искусно, что лишь очень наблюдательный чиновник сумел бы обнаружить подделку.
