— Смотри внимательно, критикуй — ведь у тебя такой хороший вкус! Как по-твоему, чего здесь не хватает?
— Все просто великолепно, папа! — искренне воскликнула Сирилла. — Хотелось бы мне и в самом деле выглядеть так, как на этом полотне…
— В действительности ты еще красивее, — заверил ее Франс. — Но в данном случае меня интересует не то, как ты выглядишь, а какова получилась картина.
— Этот портрет — само совершенство, и ты прекрасно это знаешь! Но почему бы тебе самому не нарисовать такую картину, вместо того чтобы копировать чужую? Ты мог бы подписать ее собственным именем и наверняка прославился бы…
Наступило молчание — как видно, Франс был глубоко тронут искренней похвалой дочери. Наконец, овладев собой, он сказал:
— Хочешь знать правду?
— Что ты имеешь в виду?
— Я объясню тебе, чем отличается Лохнер и другие знаменитые художники, которыми уже много столетий восхищается весь мир, в том числе и мы с тобой, от обычных мазил вроде меня. Их мастерство нельзя превзойти, как бы ни старались копиисты, ибо в их творчестве есть искра божья, а она дается не каждому…
— Ты хочешь сказать, что они сродни музыкантам, которые виртуозно играют чужие вещи, но не в силах создать собственные шедевры?
— Совершенно верно! Композитор — это гений, так же как настоящий художник. А если в человеке нет божественной искры, его творение никогда не станет шедевром. То же и с моими картинами…
— Мне кажется, ты ошибаешься, папа. А впрочем, тебе виднее… И все же мне так нравится твоя картина! Позволь мне взять ее себе. Тогда я могла бы каждую минуту любоваться этой красотой!
Франс засмеялся.
— Для этого тебе достаточно посмотреть в зеркало, дорогая! А картину я тебе не отдам. Кто знает, может быть, благодаря ей мы разбогатеем…
— Каким образом? — удивилась Сирилла.
— Я отнесу ее торговцу картинами — не тому, с которым имел дело раньше, а другому. Его зовут Соломон Айзеке. Я слышал, что он приобретает картины для самого принца Уэльского.
— Но ты ведь не скажешь ему, что это подделка?
— Разумеется, нет! Я скажу, что унаследовал эту картину от предков. Она долгое время была в нашей семье, но теперь крайняя нужда заставила меня с ней расстаться.
Франс иронически улыбнулся, довольный своей выдумкой, и продолжал, обращаясь к Сирилле:
— Приготовь, пожалуйста, мой лучший костюм — тот, в котором, как считала твоя матушка, я выгляжу как настоящий джентльмен. Надеюсь, не вся моя одежда пострадала от моли!
— Как ты можешь так говорить, папа! — негодующе воскликнула Сирилла. — Ханна не допустит, чтобы это случилось.
Итак, облачившись в выходной костюм, Франс Винтак, похожий на истинного джентльмена, хотя и несколько старомодного, вышел из дома, унося картину якобы кисти Лохнера, а Сирилла, хотя в душе и не одобряла действий отца, горячо молилась, чтобы ему улыбнулась удача.
Ворчание Ханны становилось просто невыносимым — она постоянно жаловалась, что ей не хватает денег на еду, а поскольку Сирилла считала, что важнее накормить отца, чем поесть самой, она нередко оставалась без ужина, что постепенно привело к слабости и постоянным головокружениям.
Спустя некоторое время раздался стук в дверь. Догадываясь, что это вернулся отец, Сирилла вдруг поняла, что не в силах встать и открыть ему — она боялась, что сейчас увидит его на пороге с картиной в руке. Что, если ему так и не удалось ее продать?..
Однако Франс с ликующим криком ворвался в дом, подхватил дочь на руки и начал кружить, что, бывало, нередко проделывал во времена, когда она была еще маленькой девочкой.
— Мы выиграли! Выиграли! — кричал он вне себя от счастья.
— Ты продал картину? — неуверенно спросила Сирилла, едва дыша от волнения.
— Да, продал. Агент уверил меня, что сам принц Уэльский собирается ее приобрести. Ему нужен Лохнер для его коллекции, и Айзеке, натурально, горит желанием услужить Его Королевскому Высочеству!
— Мне нужны деньги! — тоном, не допускающим возражения, заявила Ханна из кухни.
— Потерпи немного, женщина, и ты их получишь! — торжественно пообещал Франс Винтак. — А пока бери все в кредит.
— Вы прекрасно знаете, что никто уже не верит мне в долг, — осадила его Ханна. — Если за вашу картину не заплатят в течение суток, мы умрем с голоду, помяните мое слово!
С этими словами она удалилась, с шумом захлопнув за собой дверь.
Франс и Сирилла молча переглянулись, и оба одновременно улыбнулись — им был хорошо известен крутой нрав служанки.
— Не печалься, девочка! — успокоил дочь Франс. — Айзексу так понравился мой Лохнер, что он дал мне несколько фунтов аванса.
— Ну папа! — укоризненно заметила Сирилла. — Почему же ты не сказал этого Ханне? Ты же видел, как она расстроена…
— Я хотел сам купить немного еды на эти деньги, — объяснил Франс, — но потом мне захотелось поскорее вернуться домой и обрадовать тебя этой новостью.
Сирилла молча улыбнулась.
Как это похоже на отца! Он нередко ведет себя как ребенок. Должно быть, это происходит потому, что он, будучи человеком искусства, живет в некоем иллюзорном мире. За эту восторженность, наверное, его и полюбила мать Сириллы.
А любила она его со всей страстью, на которую способны цельные натуры. Казалось, бедная женщина готова была принести любую жертву, лишь бы ее дорогой Франс был счастлив…
Тряхнув головой, чтобы отогнать эти непрошеные воспоминания, Сирилла с несвойственной ей практичностью вдруг предложила:
— Отдай эти деньги мне, папа. Я сама куплю все, что нужно. Если пойдешь ты, то наверняка не сумеешь угодить Ханне!
Франс с легкостью согласился на такой вариант.
Сирилла оделась и направилась в небольшую лавочку, расположенную в переулке рядом с улицей, на которой стоял дом Винтака, а Франс тем временем поднялся к себе в студию. Он собирался приступить к работе над картиной, которая, как надеялся художник, станет подлинным шедевром.
— Уверяю вас, милорд, я больше ничего не знаю, — промолвил Соломон Айзеке, вскидывая руки в протестующем жесте.
Маркиз, выглядевший весьма достойно в жалкой и грязной лавчонке торговца картинами, проницательно посмотрел на него.
— Вы сказали, — продолжил он неторопливо, — что владелец Ван Дейка предпочел не раскрывать своего имени. Это я понимаю. Но и вы должны понять, что я не могу советовать Его Королевскому Высочеству приобрести картину, не удостоверившись, что она появилась из надежного источника.
Он помолчал и внушительно добавил:
— А что, если она украдена или подделана?
Торговец издал негодующее восклицание, отметая саму мысль о такой возможности.
