Киприан сжал зубы, его пальцы крепче стиснули мокрый поручень. Ему-то пришлось пройти через все это. И он выжил. Он научился бороться. Невзгоды и лишения только закалили его. Так, возможно, будет и с этим мальчиком, неважно, что он калека. Хуже всего придется Хэбертону. С каждым письмом что-то в нем будет умирать. Он будет умирать, медленно, постепенно, по частям, как когда-то мать Киприана. Для окружающих он останется все тем же богатым, благополучным, преуспевающим человеком, но это будет лишь оболочка прежнего Хэбертона. В душе у него будет шириться мертвая, выжженная пустыня. Он никогда не узнает, где его сын, и это в конце концов прикончит его.
Мыслями о такой мести Киприан упивался все годы, потраченные ям на поиски подходящей возможности отомстить. Да, Киприан родился ублюдком, но в том была вина его отца, а не его собственная и не его матери. Мать говорила ему, что у него нет фамилии. Свою она потеряла, когда семья отреклась от нее, а его отец не позаботился о том, чтобы у сына была фамилия. Киприан сам назвал себя Дэйром. Даже когда мать наконец открыла ему имя отца, он не пожелал взять это имя себе и никогда не пожелает. Ему не нужно имя этого человека, не нужны его деньги. Ни фартинга. Ему нужен только его единокровный братец…
Получить возможность распоряжаться судьбой единственного законного наследника Хэбертона, лишить Хэбертона всей его гордости, всей радости жизни — нет, это не слишком большая плата за двадцать восемь лет жизни отверженного.
Долгий-долгий день, пока «Леди Хэбертон» шла вниз к устью Темзы, оставил у Элизы самые скверные воспоминания. Дождь лил не переставая, и путешественники носу не могли высунуть из кают. За иллюминаторами виднелась лишь грязная вода, несущая всевозможный мусор, словно они плыли по сточной канаве, а не по самой большой реке Англии. И запах — боже, что за отвратительный запах!
— Господи всемилостивый, умоляю, избавь нас от этих… этих ароматов! — тихонько причитала Агнес, прижав молитвенник к своей обширной груди. Кузина сэра Ллойда жила на скудные средства, оставленные ей отцом, не слишком преуспевшим в жизни. Сэр Ллойд последние восемь лет не оставлял ее своими щедротами, и Агнес благословляла его имя. Для нее этот человек был непогрешим, и его распоряжения не подлежали обсуждению. Сердце старой девы сжималось от страха, когда она поднималась на корабль по шатким сходням, вонь сводила с ума, хотя она ни на минуту не отнимала от лица надушенный сиренью платочек, но Агнес только вполголоса бормотала себе под нос молитвы — жаловаться вслух она не осмеливалась.
Элизе, Агнес и Клотильде пришлось втроем делить каюту величиной едва ли в четверть роскошной спальни Элизы в Даймонд-Холле. На койках хватало мягких подушек и теплых одеял, но сами они были очень узкими и прикреплялись к стенам каюты. По краю каждой койки было сделано специальное ограждение из веревок, чтобы спящий ненароком не свалился во время качки. Багаж размещался у стены в пеньковых сетках, а все прочие предметы в каюте — кувшин для воды, таз для умывания, ночные горшки — были надежно закреплены в особых держателях из тикового дерева. Посреди потолка висел на крюке медный фонарь, и по бокам от него в потолок были вделаны две стеклянные призмы, пропускавшие в каюту дневной свет с палубы. Впрочем, из-за дождя этого света, было не слишком много.
— Распаковать вещи, мисс Элиза? — бодро спросила Клотильда.
«Благодарение небесам, что Клотильда здесь», — подумала Элиза, признательно улыбаясь своей расторопной горничной. Ее здравый смысл и кипучая энергия действовали на Элизу как глоток свежего воздуха и поневоле внушали мысль, что все со временем образуется.
— Да, распакуй, только не все, — отозвалась она. — Достань ночные сорочки и несколько повседневных платьев. Ах да, еще мой альбом и карандаши. Я сделаю пару набросков, когда прояснится.
Но солнце за весь день так ни разу и не проглянуло. Ленч путешественники ели в своих каютах, а обедали в тесной капитанской столовой. Обри дулся на весь белый свет, а Роберт, судя по выражению его лица, был уже по горло сыт его капризами. Стремясь сохранить мир за столом, Элиза велела Роберту сесть с Клотильдой и усадила Агнес возле капитана, надеясь, что тот сумеет развлечь свою соседку. Сама она опустилась на стул рядом с Обри.
— Как тебе понравилась твоя каюта? — спросила она мальчика. — Наша мне показалась совсем маленькой, но очень уютной. Там все так ловко устроено.
— Слишком мало места, — буркнул Обри, недовольно выпятив нижнюю губу, — и всюду воняет.
— Завтра наш корабль выйдет в открытое море. Там воздух совсем другой — чистый, бодрящий.
Обри, упорно не поднимая глаз, возил вилкой спаржу по тарелке.
— Я собираюсь завтра порисовать. Мы будем проходить мимо Дувра днем? — спросила Элиза капитана.
— Так точно, мисс, — отозвался тот. — Меловые утесы останутся у нас по правому борту. Великолепное зрелище, скажу я вам.
Обри, с прежним угрюмым выражением на лице, покосился на капитана и спросил:
— А что, они и правда из мела?
— Правда. Ты сам увидишь — они белые-белые и сверкают, как сахарные, — тут же ответила Элиза. — Так я читала, — добавила она, нерешительно взглянув на капитана.
— Все правильно, мисс, — успокоил он ее. — Они такие белые, что вы глазам своим не поверите.
— Может быть, ты тоже попробуешь их нарисовать? — снова обратилась Элиза к Обри. — Я запаслась бумагой и карандашами, можешь брать какие захочешь.
— Только не в этом кресле, — отрезал мальчик и снова начал ковырять свою спаржу.
— Обри!.. — воскликнула Агнес. Она подалась вперед и устремила на своего подопечного негодующий взгляд. — Разве ты забыл, что сказал твой отец? Каждый день ты должен совершать моцион на палубе. Роберт будет тебя возить…
— Нет! Ни за что! — Обри яростно стукнул вилкой по тарелке, спаржа и морковь разлетелись по столу. — В кресле на колесиках — ни за что! — крикнул он. Лицо его побагровело, в глазах блеснули слезы.
Элиза ненавидела сцены. У нее в таких случаях всегда начинало бешено стучать сердце, а дыхание опасно учащалось. Но сейчас кто-то должен был вмешаться. Агнес явно намеревалась соблюдать указания сэра Ллойда с таким рвением, словно они были начертаны вместе с десятью заповедями на скрижалях, которые Моисей принес с горы Синай, а Обри, конечно, собирался воевать с ней не менее яростно, чем дома с отцом. И именно ей, Элизе, придется выступить в роли миротворца, больше некому.
— В море обычно сильно качает, — осторожно начала она. — Кресло на колесиках может оказаться небезопасным. Не правда ли, капитан?
