Ее прельщал юмор положения, сочетавшийся с пафосом. Книга, которая целиком их захватила, был французский перевод Робинзона Крузо.
Была середина января. Фелиция стояла у окна салона и смотрела на снег, беспрерывно падавший на пустынную улицу. Ее угнетала мертвая тишина, царствовавшая кругом. Не слышно было даже треска веселого огня в комнате, которая отапливалась белой холодной изразцовой печью, стоявшей в углу. Дамы все разошлись по своим комнатам для обычного послеобеденного отдыха, и в доме все молчало. Она остановила взгляд на проезжавшей мимо извозчичьей карете, но и та двигалась беззвучно и безжизненно по снегу. Фелиция отчасти рада была бы, если бы извозчик щелкнул своим кнутом, хотя не менее Шопенгауера ненавидела эту любимую и дорогую для женевских извозчиков привычку. Но тот, забывшись на своем сиденье, не двигался, словно оцепенелый безмолвный призрак. Кругом только тишина, уныние и безлюдье. Дом, улица, весь мир казались необитаемыми.
Рейн Четвинд приехал и уехал. На короткое время его сильный голос и веселое лицо оживили пансион. Он внес с собою здоровое моральное чувство, культуру, широкое знание света и мужественную силу и пульс этого общества, казалось, стал в это время биться сильнее. Несмотря на предупреждение старика, они все в молодом профессоре ожидали встретить бледный отпечаток отца, лишенный нежной прелести, которую дает преклонный возраст. Но вместо этого им был представлен белокурый тип англо-саксонской красоты — высокий, широкогрудый, со свежим цветом лица, открытым привлекательным лицом, голубыми глазами и прекрасными усами. На первый взгляд он казался принадлежащим к тем тысячам мужчин, которые занимаются греблей, крокетом и ведут безупречную, ничем не выделяющуюся жизнь. Однако, при более близком знакомстве можно было убедиться, что это был человек, умевший сочетать в себе мысль и активность ученого и атлета, интеллектуальный и утонченный дух с жизнерадостной практичностью. Он был мужчиной в специфически женском смысле. С его появлением в пансионе воцарилась та атмосфера, которая так необходима в жизни женщины, как на этом настаивала страстно и настойчиво миссис Степлтон. В каждой из обитательниц пансиона оживала женщина. Мадам Попеа подальше спрятала свой безобразный капот, украшенный дешевыми грязными кружевами, в котором, к великой досаде фрау Шульц, она иногда появлялась к завтраку, и своевременно приводила в порядок и завивала волосы вместо того, чтобы откладывать это на послеобеденное время. У фрау Шульц благородная вежливость заняла место брюзгливого эгоизма. Маленькая мисс Бунтер встряхнулась, подобно замерзшему воробью, ожившему в тепле, и весело щебетала в ответ своим канарейкам. Единственное трение, которое вызвало появление молодого ученого, возникло между мадам Бокар и фрейлейн Клинкгард: последняя весьма явно намекнула, что хотела бы поместиться рядом с ним за столом. Незначительная ссора произошла из-за отказа госпожи Бокар, и фрейлейн Клинкгард в течение суток после этого не вставала с постели.
Было приятно и отрадно в салоне вновь встретиться с мужчиной. Исчезало чувство одиночества, которое свинцом ложилось на этих женщин в продолжение зимы. Притом это был мужчина, которого каждая поодиночке и все вместе могли открыто уважать. Он был чистосердечен и великодушен со всеми, обнаруживая в более молодой и привлекательной форме любезную очаровательность, которой отличался отец. Вместе с этим он значительно сблизился с ними и не казался им пребывающим в чуждой им интеллектуальной и моральной сфере.
Не обошлось, кроме того, без нескольких празднеств. Старый мистер Четвинд в честь приезда сына устроил рождественский обед, который привлек на его сторону сердце фрау Шульц. Вместе с фрейлейн Клинкгард она потратила небольшой свой запас воодушевления на устройство елки, которая благодаря Рейну имела нечто большее, чем обычный succes destime. Он водил их в театр, устраивал катания на скейтинге в Вилльнёв на другой стороне озера. Несколько лозанских друзей его давали большой бал, и он сопровождал туда под покровительством своего отца Фелицию и Екатерину. Там оказались два его товарища по колледжу; через несколько дней они приехали в Женеву повидаться с ним; и вот снова веселый вечер в пансионе.
Екатерина Степлтон также оживилась среди общего веселья, и глаза ее за это время потеряли оттенок усталости, который в моменты более мирного настроения делал лицо ее грустным; смех ее звучал искренно и мягко. Между ним и ею, очевидно, много было соприкосновения и много такого, чем один дополнял другого.
Однажды он, улыбаясь, сказал ей:
— Я окончательно прихожу к тому убеждению — которого сначала у меня не было — что вы самое непонятное женское существо, какое я встречал.
— А я, — возразила она, — к тому что вы самое понятное мужское существо.
— Не потому ли мы так хорошо чувствуем себя вместе?
— Я именно это и хотела сказать, — ответила Екатерина с легкой улыбкой.
Остальная часть их беседы долго хранилась в памяти Екатерины после его отъезда.
Теперь он уехал, и жизнь в пансионе снова вошла в свою унылую однообразную колею. Рейн Четвинд был бы удивлен, если бы узнал, какую перемену произвел его отъезд.
Общее угнетенное настроение разделялось, конечно, и Фелицией, которая, подобно Екатерине, хранила в памяти те яркие моменты, когда казалось, что солнце сияло исключительно для нее. Она с грустью думала о них сейчас, стоя у окна и следя за падавшими с серого неба хлопьями снега.
Голос позади нее заставил ее вздрогнуть, хотя слова как будто раздавались с далекого расстояния. Это был старик Четвинд. Ему несколько нездоровилось последние два дня, и он не мог выходить. Плохо себя чувствуя, он забрел в салон.
— Занесены снегом? — спросил он, став рядом с девушкой.
— Да, — ответила она, слегка вздохнув. Я думаю, что так. Да. Я начинала сомневаться, попаду ли я снова благополучно домой, и была почти готова заплакать.
— Вам, моя милая, не следует отдаваться дурному настроению, — заметил он с улыбкой. — Это вы должны предоставить старикам. Их сердце иногда теряется среди снегов, и когда они начинают замечать, что постепенно оно от холода каменеет и замерзает им простительно приходить в отчаяние.
— Что мешает испытывать то же самое юным сердцам?
— Их молодая горячая кровь.
— Это сохраняет им тепло, но не может предохранить от возможности заблудиться, — доказывала Фелиция.
— Ну, какое это может иметь значение, если вы и собьетесь несколько с дороги, когда ноги ваши крепки, а кровь бурно переливается по телу? — сказал он весело.
