Леон Леонович был гораздо менее доволен выбором своей приемной дочери и сделал ей несколько серьезных замечаний относительно неосторожности вступать в брак с человеком, которого она так мало знает и прошлое которого ей совершенно неизвестно. Но молодая девушка любила, а любовь, как известно, слепа. Поэтому она умоляла своего покровителя не препятствовать ее счастью.
— Я не имею ни права, ни желания мешать браку, которого ты так горячо желаешь, — с обычной сдержанностью ответил Леон Леонович. — Только я считаю своим долгом предупредить тебя, что не могу дать за тобой денег и должен ограничиться приличным приданым. Впрочем, я сам скажу об этом твоему будущему мужу, так как он, может быть, не знает этого.
— Нет, я сама говорила ему, что я сирота и не имею ничего, но он ответил, что у него есть на что содержать жену и что он ничего не требует от меня, — ответила краснея Ксения.
— Тем лучше! Такое бескорыстие делает ему честь и служит хорошим предвестником счастья.
Приданое, полученное молодой девушкой, было очень обильно и изящно. Кроме того, утром, в самый день свадьбы, Леон Леонович вручил приемной дочери пятьсот рублей на мелкие расходы.
— Чтобы тебе не пришлось с первого же дня обращаться к мужу из-за всяких пустяков, — прибавил ее опекун.
Причины, побудившие Ивана Федоровича вступить в этот брак, были весьма разнообразны. Прежде всего, Ксения очень нравилась ему своей наружностью и крайне интересовала его своим характером, сдержанными манерами, своей девственной чистотой и безупречной добродетелью. Такой тип женщины был для него новостью. Из целого ряда дам и барышень, пользовавшихся его благосклонностью, он не знал ни одной, с которой мог бы поговорить о чем-нибудь другом, кроме любви и пикантных скандальчиков. Все они обладали необыкновенной опытностью в отношении любовных связей. Покорить их было гораздо легче, чем защищаться от их же атак.
Тщеславный молодой человек с удовольствием удовлетворялся такими легкими победами, но чтобы жениться на одной из таких женщин, он считал необходимым взять за ней солидное приданое. Обладая холодной и в то же время страстной натурой, эгоист до мозга костей, Иван Федорович хотел беззаботно наслаждаться, если ему нравилась женщина (так как он никого не любил), не обращая внимания на то, была ли она свободна или замужем, но он не желал быть жертвой закона возмездия; и мысль, что женщина, носящая его имя, наставит ему рога, как он сам наставлял другим, приводила его в бешенство. Это и было отчасти причиной того, что он в двадцать семь лет оставался еще свободным.
Громадное состояние Никифоровой ослепило его, жадность заставила умолкнуть все другие соображения. Однако он решил дать ей почувствовать свою власть и сурово научить ее исполнять свои обязанности, если бы она вздумала изменить ему.
Измена Анны Михайловны привела его в бешенство, причем гордость страдала еще больше, чем алчность. Полный злобы и ненависти, Иван Федорович стал ухаживать за Ксенией, внутренне радуясь едва скрываемому бешенству Анны, которая отлично поняла его намерения.
Убедившись, что прекрасная и чистая девушка любит его, Иван Федорович решил жениться на ней, а не обольстить, как предполагал раньше.
Кроме того, молодой человек скоро убедился, что первое намерение его не имело никаких шансов на успех. Ксения не допускала даже мысли о возможности фривольной любовной интриги, и ее безусловная честность производила на Ивана глубокое впечатление, что, наконец, внушило ему желание назвать ее своей женой. Именно такую жену ему и нужно было. Робкая и нежная, привыкшая к тихой уединенной жизни, она охотно довольствуется ведением хозяйства и воспитанием детей и не будет стеснять его в его рассеянной жизни, какую он решил продолжать, так как не способен был удовлетвориться скукой супружеского очага, хотя считал последний очень удобной крепостью, куда мог укрываться от своих слишком страстных подруг.
С такой программой будущей жизни он и шел к алтарю. Гнев и ревность Анны Михайловны, а также наивная любовь Ксении забавляли его и льстили его тщеславию. Разочарование, досада и удивление родных заранее возбуждали в нем чувство насмешливого самодовольства. Впрочем, следует прибавить, что он никак не предвидел, что его мать, в припадке ярости, дойдет до такой крайности.
* * *
Но пора нам вернуться к бедной Ксении Александровне, которая все еще продолжала задумчиво сидеть в кресле. Все сцены прошлой жизни, описанные нами, проходили перед ее умственным взором, но на этот раз они были освещены новым светом. В долгие часы одиночества и тишины в этой пустой и мрачной комнате умерло наивное, доверчивое и слепое дитя, которое еще накануне с радостной надеждой шло к алтарю и благоговейно приняло обручальное кольцо, как символ любви и верности.
Из обломков ее внутреннего «я» возродилась женщина с истерзанным сердцем и прояснившимся взглядом. Она без милосердия отбросила все добродетели и хорошие качества, какими награждала мужа, и все иллюзии, какие питала на будущее. Обручальное кольцо, сверкавшее на ее пальце, было для нее теперь только первым звеном длинной цепи обид, измен и всевозможных огорчений, если… она не найдет средства, каким бы то ни было образом, разбить эту цепь.
Ксения Александровна до такой степени была поглощена своими планами и размышлениями, что не слыхала, как у подъезда дачи остановился экипаж.
Было около пяти с половиной часов и уже спускались сумерки, а Ивана Федоровича все еще не было. Иосиф каждые пять минут выбегал на улицу посмотреть не едет ли барин, о поведении которого он не знал что и подумать.
Заметив приближавшийся экипаж, Иосиф бросился ему навстречу, но почти тотчас же узнал лошадей Ричарда Федоровича. Вероятно, барин попросил карету у брата, чтобы съездить за женой.
Как только экипаж остановился, Иосиф поспешил открыть дверцу, но в карете сидел только один Ричард, рядом с которым лежали великолепный букет и большая бонбоньерка.
— Ну что, Иосиф? Приехали наши молодые? Но отчего же у вас темно? — спросил молодой человек, ловко выпрыгивал из экипажа.
— Ах, барин! Если бы вы только знали, что здесь случилось! — расстроенным голосом ответил Иосиф.
В кратких словах лакей сообщил Ричарду, что Клеопатра Андреевна увезла всю мебель и что его барин немедленно же по приезде уехал в город, обещав вернуться через час.
— Но вот прошло уже шесть часов, а барина все нет! У бедной барыни с самого утра ни крошки не было во рту. Я просто не знаю, что мне делать. На чем она будет спать!
Ричард слушал его нахмурив брови. К своей мачехе он никогда не питал особенного уважения, но не считал ее так мелочно злой. Что же касается брата, то он тоже выказывал в этом случае во всем блеске свой грубый эгоизм, хотя для него Ричард находил одно возможное извинение. Он знал, что у Ивана нет денег, и он, по всей вероятности, не застав его в министерстве, метался теперь по всему Петербургу, стараясь каким бы то ни было способом достать денег. Помимо этого, бурная сцена, которую он неизбежно имел с матерью, тоже должна была отнять немало времени. Однако всех этих обстоятельств было недостаточно, чтобы оправдать Ивана в его возмутительном пренебрежении к своей молодой жене.
