Лицо девушки медленно покрылось густым румянцем.
– Мама осталась в столице. Я едва добилась у нее разрешения на эту поездку. Она уступила мне только тогда, когда убедилась, что меня невозможно удержать. Я приехала в сопровождении нашего старого слуги.
Равена охватило предчувствие невероятного, невозможного счастья, но в то же мгновение в его памяти воскресла знакомая тень.
– А Винтерфельд? – почти резко спросил он.
Габриэль потупилась, и в ее голосе послышалось волнение:
– Я нанесла ему удар, поразивший его до глубины души, но он должен был узнать правду прежде, чем я отправлюсь к тебе. Теперь Георг знает, кому принадлежит моя любовь. Он возвратил мне мое слово, я свободна…
Она еще не успела договорить, как Арно уже схватил ее в объятия, она чувствовала его поцелуи на своих губах, и все остальное исчезло в блаженстве этой минуты.
Наконец Равен выпрямился, не выпуская ее из объятий.
– Но почему же ты именно теперь поспешила ко мне? – спросил он. – Ведь ты же не знала и не могла знать, что произошло.
– Я знала только, что тебе угрожает новая опасность, и хотела быть с тобой.
Это «хотела быть с тобой» звучало просто и естественно, но Равен понял всю безграничную преданность, выразившуюся в этих немногих словах. Он молча смотрел на юную девушку, почти дитя, которую он только что горько обвинял, считая непостоянной и несамостоятельной, и которая так решительно порвала все узы, чтобы быть возле него и вместе с ним погибнуть. Среди окружавшего его мрака ослепительным было сознание, что он так любим.
Обнимая Габриэль, Равен стал говорить с ней, но не об опасностях или гибели – оба забыли, что нечто подобное существует на свете. В первый раз между ними не лежало ни малейшего недоразумения, никакой тени, в первый раз они могли и смели принадлежать друг другу, и оба чувствовали, что безгранично счастливы…
– Господин полковник Вильтен, – доложил вошедший слуга.
Равен взглянул на него, словно пробуждаясь от сна, и, проведя рукой по лбу, медленно повторил:
– Полковник Вильтен? Ах да, я и забыл.
– Разве тебе необходимо сегодня говорить с полковником? – спросила Габриэль, точно охваченная каким-то предчувствием. – Ведь твои приемные часы давно прошли.
Барон встал. Сияющее выражение исчезло с его лица.
– Я ждал его. Нам необходимо поговорить. Попросите полковника подождать меня в гостиной. Я сейчас приду, – сказал он слуге и, когда тот ушел, обратился к Габриэль: – Я должен оставить тебя. Ты знаешь, чего мне стоит расстаться с тобой теперь хоть на мгновение, но мне необходимо закончить дело, с которым пришел ко мне полковник. Я хочу освободиться на весь вечер. Тогда мы будем принадлежать друг другу, и никто не потревожит нас. Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.
Он взял Габриэль под руку и повел на другую половину замка, а через несколько минут вошел в гостиную, где его ожидал полковник. Переговоры длились недолго; не прошло и четверти часа, как полковник ушел, а барон направился в кабинет, где снова сел за свой письменный стол. Он сказал правду: ему было неимоверно трудно покинуть Габриэль даже на несколько минут, а между тем ему пришлось еще целый час не видеть ее. Не могла же она находиться возле него в то время, когда он писал ей прощальное письмо!
В замке неожиданный приезд молодой баронессы возбудил общее удивление, тем более что она вернулась без матери, но старый слуга, сопровождавший ее, все объяснил: барон письмом вызвал к себе свояченицу с дочерью, однако баронесса, которая, к сожалению, снова заболела, была не в состоянии совершить такое утомительное путешествие; поэтому она послала вперед дочь, сама же приедет через несколько дней. Баронесса сама придумала такое объяснение, когда убедилась в невозможности удержать дочь.
Между тем наступил вечер. Сидя одна в своей комнате, Габриэль с нетерпением ждала возвращения Равена. Она открыла окно и сидела, облокотившись на подоконник, когда наконец раздались так страстно ожидаемые шаги. Она бросилась навстречу барону, и он обнял ее так крепко, как будто этот час разлуки длился вечность.
– Теперь я свободен, моя Габриэль, и всецело принадлежу тебе.
Габриэль подняла на него глаза. Его лицо было бледнее обыкновенного, но выражало глубокую нежность.
– Полковник не сказал тебе ничего неприятного? – озабоченно спросила она.
– Нет, он сообщил мне только кое-какие необходимые сведения, – спокойно ответил Равен, избегая яркого света лампы и отходя с девушкой к окну, в которое врывался прохладный, свежий воздух, напоминавший дуновение весеннего ветерка.
– Я открыла окно, – сказала Габриэль, – в комнате было душно, а вечер так хорош!
– Да, очень хорош, – повторил барон, задумчиво глядя в окно. – Ты права, сегодня душно и тесно в закрытой комнате. Мне хочется подышать свежим воздухом. Не пойти ли нам в сад?
Габриэль немедленно согласилась.
В саду, как всегда, царили безмолвие и покой, но его летнее великолепие давно миновало. Густой лиственный покров, окутывавший сад глубокой тенью, сильно поредел, могучие липы потеряли почти половину своих листьев, и лунное сияние ярко освещало дерновые лужайки. «Ключ ундин» журчал по-прежнему, неустанно посылая вверх свой водяной столб, а двое людей, для которых шум фонтана имел такое роковое значение, снова стояли у его края, обрызганные его каплями, как мелким дождем.
Равен со смешанным чувством нежности и грусти смотрел на свою спутницу.
– Месть ундин все-таки настигла меня, – сказал он вполголоса. – И это за то, что я осмелился насмехаться над нимфами и их очарованием. С того дня я не был здесь, а сегодня меня влекла сюда непреодолимая сила. Я должен был еще раз увидать «Ключ ундин».
– Еще раз? – изумленно спросила Габриэль. – Что ты хочешь сказать?
В голосе девушки как будто звучало предчувствие… Арно улыбнулся и нежно провел рукой по белокурым волосам.
– Не будь такой трусишкой! Это значит только, что я на днях покину замок и сад. Удар уже разразился – с сегодняшнего утра я больше не губернатор этой провинции.
– Итак, тебя все-таки заставили принять крайние меры, – тихо проговорила Габриэль. – Ты должен был подать в отставку?
– Нет, мне ее дали.
– Дали отставку? – повторила Габриэль. – Не получив от тебя прошения о ней? Но ведь это…
– Оскорбление, – докончил барон, когда она остановилась, – или осуждение, назови как хочешь. Обычно тому, кого свергают, дают право самому просить отставки, а мне в этом было отказано.
– Что же ты теперь будешь делать?
– Ничего, – холодно ответил барон. – Моя официальная карьера кончена. Я уеду в свои поместья и… останусь там жить.
