Лазарус кивнул.
— Она была убита в Сент-Джайлсе три месяца назад.
— Жаль, — сказал Хадли. — Но я не вижу, какое отношение это имеет ко мне.
— Я хочу найти убийцу.
Тут Хадли впервые после встречи с Кэром оживился и проявил любопытство. Он извлек из кармана маленькую эмалевую табакерку, достал из нее щепотку нюхательного табака, вдохнул и чихнул. Потом покачал головой.
— Зачем?
— Что зачем? — переспросил Лазарус.
— Зачем вы хотите найти убийцу девушки?
— Она была моей любовницей.
— И? — Хадли все еще вертел в руках табакерку. — Вы знали, чем она занималась, поэтому, полагаю, пользовались ею с той же целью, что и я. Мне жаль, что она умерла, но есть и другие женщины, способные удовлетворять наши особые потребности. Почему вы хотите найти ее убийцу?
Лазарус изумился. Ему еще не приходилось слышать такого прямого ответа.
— Я… проводил с ней время. С Мари.
— Вы любили ее?
— Нет, я никогда не любил Мари. Но если я не найду ее убийцу, не совершу возмездия за ее смерть, тогда исчезнет и память о ней. Тогда…
— Что тогда?..
Хадли закончил фразу за него:
— Если Мари никого не интересует, то, вероятно, и вы никого не интересуете. Мы всего лишь одиночки, совершающие причудливые формы человеческого общения, в то время как абсолютно никто не интересуется нами…
Лазарус смотрел на этого человека с удивлением. Хадли улыбнулся, и сеть морщинок на его щеках стала заметнее.
— У меня было больше времени на такие мысли, чем у вас.
Лазарус кивнул.
— Вы знаете кого-нибудь из тех, кто посещал ее?
— Кроме того ничтожества, которого она называла братом?
— Томми?
— Ага, Томми. — Хадли поджал губы, что не сделало его привлекательным. — Томми болтался поблизости каждый раз, когда я посещал прекрасную Мари. Однажды он появился вместе с пожилой женщиной, на ней был красный солдатский мундир. Она показалась мне отвратительной, но, повторяю, меня не очень интересовала личная жизнь Мари.
— Это правда? — усомнился Лазарус. Этот самый брат говорил ему, что редко навещал сестру. Очевидно, он лгал. И какое отношение имела к этому Мать-утешительница? Каждый раз в разговорах о Мари всплывала она со своей винной лавкой.
— Я никогда не встречался с кем-либо из ее клиентов.
— Благодарю вас, милорд за то, что уделили мне время. Хадли пожал плечами:
— Это меня не затруднило. Не хотите ли бокал вина, сэр? Лазарус поклонился:
— Благодарю вас, но у меня есть еще одно дело. Может быть, в другой раз?
Это была просто вежливость, и они оба понимали это. Выражение лица Хадли на мгновение изменило какое-то чувство, но оно исчезло прежде, чем Лазарус уловил его.
— Конечно. — Хадли встал. — До свидания, сэр. Лазарус еще раз поклонился и подошел к двери кабинета, но остановился. Он повернулся и посмотрел на Хадли.
— Позвольте задать вам еще один вопрос, сэр? Хадли махнул рукой.
— Вы женаты?
Опять то же самое выражение промелькнуло по лицу Хадли, делая более заметными его морщины.
— Нет, сэр. Я никогда не был женат.
Лазарус еще раз поклонился, сознавая, что перешел границу вежливости. Он покинул этот элегантный, очень дорогой дом. И, выйдя на освещенную утренним солнцем улицу, подумал: не оставило ли одиночество такие же следы и на его лице?
На следующее утро Сайленс стояла перед детским приютом и улыбалась. Как странно. Такая естественная вещь, как улыбка, была обычной всего несколько дней назад, а сейчас казалась такой неестественной, что Сайленс сомневалась, получается ли у нее эта улыбка.
— У вас есть зубная щетка, мэм?
Сайленс посмотрела на довольно грязную физиономию одного из сирот. Джозеф Смит? Или, может быть, Джозеф Джонс? Боже мой, почему Уинтер и Темперанс называли всех мальчиков Джозеф такой-то, а девочек — Мэри такая-то? Они что, совсем одурели?
Но мальчишка, сунув в рот грязный палец, продолжал смотреть на Сайленс.
— Прекрати, — резко сказала она. Она никогда не делала выговора детям. Ребенок сразу же вынул палец, и теперь смотрел на нее с опаской.
Сайленс вздохнула.
— Как тебя зовут?
— Джозеф Тинбокс. Сайленс поморщилась.
— Почему же тебя так назвали?
— Потому что когда я попал сюда, у меня к руке была привязана оловянная коробка, — ответил мальчишка.
— Ясно, — проворчала Сайленс, отказавшись от усилий выдавить из себя улыбку. — Ну, Джозеф Тинбокс, я пришла повидаться с миссис Дьюз. Ты, случайно, не знаешь, где она?
— Знаю, мэм, — ответил Джозеф.
Он повернулся, открыл дверь и повел Сайленс на кухню… откуда доносился страшный шум. Сайленс вошла туда и увидела растрепанную Темперанс, управлявшую всем этим хаосом. Несколько мальчиков стояли в углу и поочередно пели высокими ангельскими голосами, а когда Темперанс или Нелл отворачивались, толкали друг друга. Нелл распоряжалась еженедельной стиркой, а три маленькие девочки присматривали за огромным горшком, в котором что-то варилось.
Когда вошла Сайленс, Темперанс обернулась и откинула со лба выбившийся локон.
— Сайленс! О, слава Богу. Ты могла бы сегодня помочь мне?
— О! — Несколько ошеломленная, Сайленс оглядела кухню. — Я?
— Да, ты, — подтвердила Темперанс. — Уинтер все еще болен. Ты не могла бы отнести ему этот поднос?
— Уинтер болен? — Сайленс послушно взяла поднос.
— Да. — Темперанс строго посмотрела на поющих мальчиков. — С начала, пожалуйста. А ты, Джозеф Смит, перестань толкать Джозефа Литтла. Да, — повторила она, поворачиваясь к Сайленс. — Я забыла тебе сказать. О, за последний день столько всего случилось. Ну, отнеси еду и ни в коем случае не позволяй ему вставать с постели.
Сайленс поспешно вышла из кухни и поднялась по лестнице в комнату Уинтера, находившуюся под самой крышей. Может быть, Темперанс обладала даром предвидения, ибо, когда Сайленс открыла дверь, Уинтер надевал штаны.
Во всяком случае, пытался их надеть.
Брат был бледен и покрыт потом. И не успела она закрыть за собой дверь, как он свалился на кровать.
— Неужели нельзя оставить человека в покое? — с несвойственной ему усмешкой спросил Уинтер.
Сайленс поставила поднос на маленький столик у кровати, подпертый стопкой книг.
— Извини.
— Она тебе уже рассказала? — мрачно спросил Уинтер.
— Что ты болен? Да.
Сайленс сочувственно наморщила нос. Вид у Уинтера был просто ужасный. Он снял ночную рубашку, собираясь одеться, и Сайленс могла бы пересчитать все ребра на его обнаженном торсе. Брат наклонился, чтобы поднять с пола ночную рубашку, и Сайленс ужаснулась.
