нет…
– Не подставляться, – терпеливо закончил за него Гийом. – И не подставлять никого своей самонадеянностью. Проявлять благоразумие. Это ты хотел сказать? – Он криво усмехнулся. Его не хватило на то, чтобы разделять мнительное беспокойство Анселя слишком долго. – Буду иметь в виду и постараюсь вести себя соответственно. И матушку предупрежу, и всех домашних, кто знает о наших мыслях и поддерживает их. Спасибо за предупреждение.
– Быстро схватываешь, – прикрыл глаза Ансель, внутренне слегка подивившись такой непривычной сговорчивости ученика. Почему-то она даже настораживала, будто скрывая какой-то подвох…
«Хватит!» – строго приказал себе Ансель. – «Вивьен был прав: так нельзя. Нельзя везде искать подвох. Излишняя мнительность иной раз может быть опаснее беспечности».
– Спасибо, стараюсь. – Гийом невинно улыбнулся в ответ на похвалу и тут же продолжил: – Ну, раз этот вопрос мы уладили, я бы хотел спросить у тебя кое-что.
Ансель кивнул, давая понять, что готов слушать его.
– Раз уж зашла речь об инквизиции… о вере, – лицо Гийома сохраняло столь же невинное вежливое выражение, и Ансель молча силился понять, что же его так настораживает в поведении ученика, – мне просто было интересно: ты всегда был тем, кого добрые христиане называют совершенными?
Ансель замер в напряженной задумчивости. Вопросы о прошлом всегда были для него тяжелыми, воспоминания слишком живо уносили его обратно, в Каркассон – туда, где все началось и разрушилось. Они уносили его обратно к Люси Байль и ее… как это теперь называть? Предательством? Невежеством? Любовью? Он не был уверен.
Тем временем Гийом ждал ответа. Ансель вздохнул и подумал, что стоит быть с ним честным:
– Я с детства придерживался той же веры, что и мои близкие. Но именно совершенным – нет, я стал не сразу.
– Не сразу… – рассеянно повторил Гийом и вдруг резко погрузился в странную, несвойственную ему отстраненную задумчивость. Словно слова Анселя были одновременно тем, что он ожидал услышать, и чем-то еще – трудно было разобрать, чем именно. Он перевел на учителя взгляд, сочетавший в себе две противоположности: внимательность и отрешенность. И буквально мгновение спустя глаза его стали глядеть очень живо и очень остро. – Хочешь сказать, ты стал совершенным, когда потерял их, верно?
– Что?
Ансель невольно округлил глаза, услышав такой вопрос. Единственный, кто знал об этом – Вивьен Колер. Но разве мог он сообщить об этом Гийому? Нет, нет, нет…
Да и как, он ведь даже никогда не бывал в Кантелё.
Или бывал?
– Гийом, что ты… – начал было Ансель, но молодой граф его перебил.
– До момента их гибели, – он вперился в учителя буравящим взглядом, – у тебя были сомнения. Лишь когда все те, кто научил тебя основам веры, погибли, ты уверовал по-настоящему и больше никогда не сомневался. Потому что в тот момент земная жизнь стала для тебя адом, а мысль об освобождении из него – самым желанным спасением. Твоя вера помогала тебе спасаться от этой боли. С тех пор ты живешь, неся людям свое учение, и в этом видишь свое единственное избавление. Я прав?
Ансель замер. Он, не отрываясь, смотрел на Гийома и надеялся, что его лицо не выдает того вихря чувств, которые всколыхнулись в нем.
– Я никогда не говорил ничего подобного. И сейчас не слишком хочу говорить об этом, – со всей возможной холодностью произнес он, хотя голос его дрожал.
– И не надо, – миролюбиво отозвался Гийом, улыбнувшись. Улыбка его чем-то напоминала оскал. – Просто скажи, прав я или нет.
Ансель стоял молча, понимая, что каждое мгновение его промедления неумолимо подтверждает правоту Гийома, но не мог придумать ни одного достойного ответа. И не мог солгать.
– Не знаю, как ты это понял, – наконец сказал он, – но ты прав. Мне бы очень не хотелось снова возвращаться в наших разговорах к этой истории. Надеюсь, ты поймешь. – Последние слова он произнес так, словно разговор этот истощил его до невозможности.
– Пойму-пойму, – теперь без этого жутковатого миролюбия, а лишь с привычным лукавым прищуром отозвался Гийом. – Я в последнее время вообще понятливый. Не знаю, откуда у меня это. Может, чутье. А может, Божественное прозрение. – Он осклабился.
– Уж не знаю насчет прозрения, – скептически проговорил Ансель, вздыхая и все еще пытаясь унять всколыхнувшиеся в нем против воли чувства.
– Вот и я не знаю! – пожал плечами Гийом. – Но, если что, я рад, что оказался прав. Это многое объясняет.
– Что объясняет? – Ансель вновь преисполнился подозрительности, и даже не был уверен, что на самом деле хочет услышать ответ.
– Многое! – восторженно повторил граф и замолк, продолжая расплываться в донельзя самодовольной улыбке. – Позже объясню.
Ансель продолжал хмуриться. Разумеется, ответ Гийома нимало не удовлетворил его и не успокоил.
– Правда объясню. – Гийом несколько раз невинно моргнул, сорвался с места и быстро зашагал к особняку спиной вперед, на ходу разводя руки в стороны. – Если захочешь. Настаивать не буду!
Развернувшись, он пошел дальше.
Ансель остался недвижим, продолжая буравить спину удаляющегося Гийома уничтожающим взглядом.
«Меня – моим же оружием», – нервно усмехнулся он про себя, пытаясь понять, откуда в последнее время на его учеников свалилась такая небывалая проницательность.
***
Ведро с водой тяжело стукнулось об пол, и Элиза на миг замерла, испугавшись, что все расплескала. Однако, вопреки ее опасениям, поверхность воды быстро успокоилась. Устало выдохнув, Элиза отерла пот со лба. Нести от колодца два ведра сразу было не так уж просто. Обычно они с матерью выполняли эту работу вместе, но теперь…
Элиза опустилась на скамью у окна перед столом, позволяя себе небольшой отдых. С тех пор, как Фелис ушла, почти все хозяйство в доме легло на ее плечи. Рени помогала, если Элиза ее просила, однако если таких просьб не поступало, не делала ничего, кроме того, что умывалась, наряжалась, притаскивала в дом сладости, купленные у сельского пекаря, и иногда подметала. Как ни странно, Элиза не злилась на сестру за безучастность: Рени всегда так равнодушно относилась к ведению домашнего хозяйства, и вряд ли от нее стоило ждать перемен в поведении после ухода Фелис. Она явно вела себя так не со зла – стоило лишь попросить, и она выполняла все, что от нее требовалось. Дело было лишь в том, что Элизе не хотелось просить.
Сейчас Рени не было дома – видимо, отправилась прогуляться в лес, собрать свежих весенних трав.
Потерев уставшие руки, Элиза потянулась, открыла дверцу подпола и извлекла оттуда бутыль с медовым молоком, припасенным заранее. В подполе, как она успела отметить, нетронутыми лежали ощипанная курица, баночки с дорогими специями и очередной бочонок вина.
