Дивляну била дрожь, и она жалась к Вольге, стараясь не стучать зубами. Казалось, что ее выход в новую жизнь сродни тому, как если бы она зимой вышла в чисто поле в одной исподке. Ей вспоминалось, как пять лет назад отдавали замуж сестру Святодару: в тот день, когда ее наконец увезли в Вал-город, полдня ушло на всякие обряды, разрывающие связь девушки с ее родом и готовящие ее ко вхождению в другой род. А сколько оберегов на нее навесили Велерада, Милорада и бабка Радуша, тогда еще живая! Бабка, как ведунья, сама отправилась с ней, чтобы в дороге оберегать от порчи и сглаза.
У нее, Дивляны, ничего этого не было. Она вышла из-под защиты рода и чуров, но ничто — пока она не вошла как положено в другой род — ее не заслоняет от всех видимых и невидимых врагов и злыдней. От всех мыслимых бед ее защищает теперь только Вольга, и Дивляна даже в лодье цеплялась за его рукав, будто ей грозила опасность немедленно рухнуть в бездну, если она выпустит эту опору.
— Доберемся! — утешал беглянку Вольга, сжимая ее холодные пальцы в ладони и дыша на них, чтобы согреть немного. — Они ведь не змеи на крыльях огненных, и у них те же лодьи. Хоть на полдня, да опередим их, а нам только бы до дому добраться и ворота закрыть. Не бойся, душа моя, Домагость посердится да перестанет. Не свет ему клином сошелся на Киеве этом, Киев далеко, а мы-то близко!
Он тоже волновался — девку из такого рода умыкнул, это тебе не игрища под кустом! — но все же держался увереннее и бодрее Дивляны. Украсть такую знатную невесту — подвиг впору витязю из кощуны. Отец, князь Судислав, конечно, сперва рассердится, но потом простит. Ведь он, Вольга, не только о себе заботился, но и о чести рода. Какое было бы им уважение, если бы такую невесту у них ради другого князя вырвали из рук? То-то изборские стали бы над плесковскими потешаться — этот упырь лихой, князь Деденя изборский, живот от смеха надорвал бы. А вот не дождется!
Постепенно усталость одолела возбуждение и тревогу. Дивляна то дремала, то вдруг, очнувшись, вглядывалась в темные, освещенные луной берега, в едва различимые фигуры людей на веслах. Не верилось, что это знакомые места, через которые она проезжала и проплывала уже не раз, причем совсем недавно! Вокруг был какой-то чужой, темный мир, и в нем она чувствовала себя потерянной и одинокой.
Ближе к утру она так замерзла, что отчетливо стучала зубами.
— Попроситься бы куда погреться, да ведь тут еще близко, тебя и меня в лицо знают! — говорил Вольга. — Может, хоть к берегу пристать, костер разжечь? А, ребята? А то совсем моя невеста замерзла!
— Отчего же не пристать? — отвечали парни. — Чуток погреться надо, да и нам отдохнуть неплохо.
— Вон, гляди, избушка виднеется! — Кто-то из плесковичей заметил что-то темное над водой. — И подойти можно. Рыбаки, надо думать, живут. Пойдем туда.
Лодья подошла к берегу, Вольга вынес Дивляну, и вскоре она уже сидела на каком-то чурбаке, прижав застывшие ладони к теплому боку маленькой глиняной печки. Избушка оказалась пуста и покинута: то ли хозяева перемерли, то ли переселились куда-то в другое место, но здесь не осталось ничего из пожитков, кроме лавок и пары треснутых горшков. Зато была печка, и ее после некоторых усилий, брани и уговоров удалось растопить.
Отогревшись, Дивляна вдруг поняла, что засыпает и падает, и с этим ничего нельзя было поделать: веки опускались, хоть пальцами держи. Она не спала почти двое суток: прошлую ночь — от радости, эту — в дороге. Очнувшись в очередной раз, девушка обнаружила, что лежит на лавке, завернутая в Вольгин кожух, а тот стоит в дверях и выпроваживает кого-то:
— Пошли вон, дайте девке отдохнуть! Иди в лесу, Выдра, голоси!
Наконец-то ей было тепло, и она заснула, как провалилась, едва коснувшись щекой колючего плаща из толстой шерсти, из которого Вольга сделал ей подушку. Через какое-то время — короткое или долгое, не понять — Дивляна наполовину проснулась и обнаружила, что Вольга лежит рядом с ней, обняв ее и накрывшись тем же кожухом. На узкой лавке вдвоем было тесно, но так даже лучше, потому что в его объятиях ей было восхитительно тепло и приятно. Его присутствие успокаивало, и она заснула снова, прижавшись лицом к его плечу.
После полудня наконец поплыли дальше.
А в Ладоге еще не скоро заметили, что Дивляны нет дома. Лежащего без памяти Велема довольно быстро подобрали Нежата и Сокол и отнесли в дом. Поскольку он тоже был на пиру и там хлебнул медовухи и браги на сосновых побегах, парни, учуяв знакомый запах, решили, что воеводин сын до беспамятства пьян. Посмеиваясь, они сдали его на руки Молчане и Грачу, который и сам был не слишком трезв, а те сняли с Велема пояс и черевьи, уложили на гульбище среди мешков, накрыли овчиной и поставили рядом большой ковшик с водой: проснется — сразу пить захочет.
Очнулся Велем поздно и сквозь шум в голове далеко не сразу вспомнил, что было вчера. Что-то такое с Дивляной… Вроде встретил ее где-то во дворе, куда-то она шла, о чем-то просила… Велем почесался и взвыл, задев свежую шишку на затылке. Куда-то она шла, говорила, что скоро вернется… и кто-то еще там был…
Обнаружив рядом ковшик с водой — собственной работы, с ящеровой головой на ручке, — Велем очень обрадовался и мысленно поблагодарил заботливых домочадцев. Шум в голове понемногу отступал, в глазах яснело. Сходив к реке и умывшись, он почти пришел в себя от свежего воздуха и холодной воды, как вдруг почувствовал тревогу.
— Эй! — Пройдя через сени, Велем стукнул кулаком в дверь истобки. — Проснулись?
— Чего тебе, сынок? — Из-за двери высунулась Молчана. — Ты как? Болит головушка?
— Да нет! — Велем поморщился. Он не так уж сильно вчера набрался, и на похмелье его состояние похоже не было. — Дивляна где?
— Спит еще.
— Спит?
— Спит, а чего такого?
— Ты видела?
— А чего же не видеть? — Молчана в недоумении развела руками. — Глаз у меня нет, что ли?
Она и правда, пока вставала и одевалась, видела на обычном месте Дивляны кого-то под одеялом. Рядом лежала одежда Домагостевой средней дочери, а то, что место Тепляны было пусто и ее одежды не было, женщину не насторожило: она решила, что дочь, которую она обыкновенно будила на заре, сегодня проснулась сама и уже ушла в хлев.
— А-а, — протянул Велем. — Ну ладно, если спит.
— Что, нужна? Отец зовет?
— Да нет вроде. Это я так.
Велем потер лоб и пошел во двор. Что же он не помнит, чем вчера все кончилось, неужели до того набрался? Эдак однажды проснется и не вспомнит, как самого зовут.
Пора было завтракать, а Дивляна все не выходила. Милорада звала ее снизу, и Молчана наконец пошла будить. Наверху она с изумлением застала собственную дочь: Тепляна стояла в одной нижней рубахе, с недоумением глядя на разложенную чужую одежду. Здесь было все, вплоть до вязаных шерстяных чулок, белых, с серой кромкой и шнурком.
