— Можно, я возьму вот эту?
— Можно, — кивнула она, потому что в лошадях совершенно не разбиралась. И потому ей было все равно. Главное, чтобы оставшиеся две лошади довезли их до Дежансона. Или хотя бы до границы Франции.
— Тогда я побегу. — Он и вправду припустил обратно к своей мастерской, говоря на ходу: — Как я понял, вы торопитесь. Прекрасная сеньора не успеет и глазом моргнуть, как все будет готово…
Когда Соня и Мари вошли следом, резчик, не выпуская из рук своего инструмента, протянул Соне небольшую щепочку:
— Напишите здесь имя усопшего.
Она написала крупными буквами: «Жан де Вассе‑Шастейль».
Но тот, лишь взглянул на надпись, с сожалением отложил свой инструмент.
— Этого я написать не могу.
— Но почему? — не поняла Соня.
— Потому. Обычное имя, без всяких аристократических приставок, я могу выбить. Мало ли как умер простой парень Жан. И совсем иное дело, если это человек благородный. А вдруг меня станет расспрашивать полиция, как он погиб? И что я скажу?
— В самом деле, а я об этом не подумала, — медленно протянула Соня.
Зачеркнула «де» и «Вассе». Осталось «Жан Шастейль». Видно, приставка, о которой ее друг беспокоился, даже по смерти не хотела возвращаться на свое законное, как думал ее владелец, место.
— Это совсем другое дело, — повеселел резчик.
Вообще на его изможденном лице, должно быть, не часто появлялась довольная улыбка. Так что теперешняя скорее напоминала болезненную гримасу. Грамотный человек на таком месте…
Как он попал в эту деревню, судя по всему, стоявшую в стороне от основных дорог и городов Испании? Может, когда‑то разбитной студиозус повстречал молоденькую красавицу, приехавшую в город из глухого села. Влюбился, женился, но не смог найти здесь другого применения своим способностям…
Опять Соня мысленно рисовала картины чужой жизни. Что ей этот бедный человек, который теперь с лопатой в руке безропотно копал могилу для Жана Шастейля? Скорее всего она никогда его больше не увидит. Но наверное, будет вспоминать эти длинные породистые пальцы, высокий лоб и четко вырезанные губы…
— Послушай, парень, — сказала Мари, когда наконец могила была засыпана, и ее увенчало надгробие из черного мрамора. — Ты не знаешь, есть ли в вашем селе женщина, которая сейчас кормит грудью? Мы бы заплатили ей…
Резчик ошалело взглянул на Мари, не понимая, в чем дело.
— Моя жена… кормит дочь, — пробормотал он, — а зачем вам?
— Слышишь? — сказала Мари и махнула рукой в сторону кареты.
До нее было довольно далеко, но даже сюда доносился жалобный плач Николо. Ребенок проснулся, и ничем ему нельзя было помочь, так что Мари больше и не пыталась его укачивать. На голодный‑то желудок!
— А, вот в чем дело, вы с ребенком?
— Конечно. Ему всего месяц от роду. Кормилица его… умерла, а от козьего молока он отказывается.
— Тогда конечно. Тогда чего ж, Мануэла его покормит… Вот что, — решил он, — на сегодня, думаю, мне работать хватит. Давайте поедем ко мне домой. Будет вашему малышу молочко.
— Только давайте сделаем последнее: вы оставите при повозке ту лошадь, что для себя выбрали, а вторую впряжете в карету. Разделим свою собственность сразу.
— С превеликим удовольствием! — улыбнулся резчик.
Довольно споро он исполнил указание Сони и взобрался на козлы теперь уже своей повозки.
— Я поеду впереди, — сказал он, — а вы езжайте за мной.
Они так и сделали. Николо плакал уже не переставая, но Мари не слезала с козел.
— Я должна посмотреть, куда мы едем, — упрямо сказала она в ответ на попытку отправить ее к малышу. — Ничего, ему осталось потерпеть совсем немного.
Деревенька оказалась совсем маленькой. Примерно дворов десять—двенадцать, но дом у резчика оказался довольно большой.
— Тесть оставил, — сказал он Соне, открывая небольшие ворота, в которые и заехали обе повозки. — Давно бы в город перебрались, да жалко бросать. Один моряк привез из плавания чуму, она и выкосила почти всех жителей. Два года дома стояли пустые, а потом священника привезли, освятили, на всякий случай все углы дымом обкурили, да и заселились. Что ж добру пропадать!
Здесь была чума? Стоит ли заходить им в этот дом?
— Как вы в России говорите? «Береженого Бог бережет»? — шепнула Мари. — Пусть уж его жена покормит Николо прямо в карете. А мы снаружи подождем. Лучше замерзнуть, чем заболеть.
Соня согласилась, о том они и сказали резчику.
— Боитесь? — кивнул он. — Ваше дело. Сейчас я пришлю жену.
Женщина вышла не сразу. Наверное, вначале выслушала наскоро рассказанные приключения мужа и то, как он неожиданно разбогател.
Но когда вышла, и Соня, и Мари просто остолбенели от изумления. Жена резчика оказалась женщиной просто сказочной красоты. Они не успели спросить, сколько у нее детей. Наверное, немало, но в линиях ее фигуры все еще угадывалась стройность, а белокурые волосы выбивались из‑под косынки крупными кольцами. Пухлые чувственные губы, глаза на пол‑лица… Немудрено, что в свое время, встретив свою Мануэлу, резчик потерял голову. И вот согласился даже проживать в поселке, который не так давно посещала чума.
— Не бойтесь, — проговорила женщина певучим голосом. — У меня четверо ребятишек, и все здоровы.
— Мы заплатим тебе, — сказала Мари и вложила в руку женщины несколько реалов, которые тут же исчезли в ее юбках.
— У вас пропало молоко, — попыталась догадаться Мануэла, переводя взгляд с одной женщины на другую: кто из них мать.
— Ребенка нам подкинули, — пояснила Соня, — не бросать же его теперь. Мы едем во Францию, и приходится вот таким способом подкармливать малыша. Козье молоко он есть не хочет.
Мари распахнула дверцу перед временной кормилицей, и та вскоре заворковала над Николо. Малыш, получив желаемое, довольно заурчал.
— Какой же ты голодный, маленький разбойник, какой голодный! — приговаривала женщина.
Мари, услышав, нахмурилась:
— Надеюсь, она не думает, будто мы нарочно морили ребенка голодом?
— Вряд ли, — не согласилась Соня. — Но что бы она ни думала, нам надо торопиться.
С окончанием сиюминутных хлопот Соня будто опять открылась для всех тревог окружающего мира, потому что время вокруг нее будто спрессовалось в одну грозовую тучу, повисшую над их головами.
Мануэла покормила Николо и опять прошла в дом мимо стоявших в ожидании женщин.
— Счастливого пути, — сказала она на ходу.
Из дома опять вышел резчик, который потянул за узду теперь уже принадлежавшую ему лошадь.
— Если хотите напоить своих лошадей, — сказал он, — проедете еще шагов сто и по тропиночке спуститесь к ручью.
