Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

Постепенно становилось светлее, так что электрическое освещение в цехах пора было отключить. В зимние месяцы лампы, к сожалению, потребляли много электроэнергии, а в морозы залы приходилось еще и отапливать – все эти расходы уменьшали доходы, потери приходилось компенсировать летом.

Он похвалил своего мастера Альфонса Динтера в отделе печати, дружелюбно кивнул рабочим в прядильном цеху и похлопал по плечу старого Хунцингера. Затем он пересек очищенный от снега двор и вошел в административное здание. Он лишь мельком заглянул в кабинеты – сметы и бухгалтерия были в ведении Клипштайна – и быстро поднялся наверх. Уже в приемной чувствовался запах кофе. Конечно, все уже было приготовлено – поднос с чашкой и печеньем стояли для него.

– Доброе утро, фройляйн Людерс. Вы сегодня одна?

Хоффман лежала дома с гриппом и передавала свои извинения. Господину фон Клипштайну тоже нездоровится, он позвонил и сказал, что придет только во второй половине дня.

Пауль не показывал своего раздражения, но считал, что небольшое недомогание не повод не работать целое утро. Но что ж, у Эрнста время от времени возникали проблемы из-за травмы, полученной во время войны, нужно было проявить понимание.

– Тогда сегодня мы оба держим оборону, верно? – Он подмигнул Людерс, которая была польщена и глупо захихикала.

– Вы можете на меня положиться, господин директор!

– Я и так это знаю! Принесите мне сначала мой кофе!

– С удовольствием, господин директор. Ах да: звонила ваша сестра.

Пауль остановился на пороге своего кабинета и удивленно обернулся:

– Моя сестра? Госпожа фон Хагеман?

– Нет-нет. Госпожа Бройер. Она зайдет позже, лично.

Китти! Это наконец-то была хорошая новость. Он несколько раз звонил на Фрауенторштрассе, но дозвонился только до Гертруды. Она ворчала, что телефон – это изобретение дьявола и всегда мешает ей, когда она печет пироги, но все же согласилась передать его просьбу Китти.

– Госпожа Бройер сказала, когда именно она придет?

Людерс пожала плечами. На самом деле вопрос был излишним, потому что Китти жила не по часам, а по своим внутренним ощущениям времени. «Позже» могло означать и обеденное время, и поздний вечер.

Пауль только успел сделать первый глоток кофе, когда услышал из приемной бодрый голос младшей сестры:

– Ах, фройляйн Людерс. Вы совсем не изменились с тех пор, как я навещала своего отца здесь в бюро, тогда мне было одиннадцать или двенадцать лет. Боже мой, как летит время! Пауль сидит за правой или левой дверью? О, я знаю. За правой – там, где раньше сидел папа. Я угадала?

– Да, фрау Бройер. Я сообщу ему.

– Не нужно. Я сама. Просто продолжайте печатать. Я восхищаюсь вами: попасть в нужную букву среди всех этих клавиш это наверняка не просто.

Он едва успел поставить чашку и встать со стула, как она уже была в кабинете.

В красном пальто с белой меховой отделкой, белых меховых сапожках и странной шляпке она напоминала птицу. В целом эти цвета напомнили ему о том, что через несколько недель будут праздновать Рождество.

– Садись обратно, Пауль. Я забежала всего на минутку, потому что спешу к Марку. Он продал три мои картины. Как ты думаешь, мне дадут кофе? С сахаром. Без молока.

Он взял ее пальто, придвинул одно из маленьких кожаных кресел и попросил у секретарши кофе с сахаром и печенье.

– Я очень рад, что ты пришла, Китти. Честно говоря, я возлагаю на тебя большие надежды.

Теперь она выглядела спокойнее, мешала свой кофе и с сочувствием смотрела на него.

– Я знаю, Пауль. Ты бледен и как будто не спал всю ночь. Я бы действительно хотела помочь вам обоим. Да, я попробую. Прежде всего я собираюсь вправить тебе мозги, Пауль. Потому что у меня такое чувство, что у тебя в голове тараканы, и ты даже не понимаешь, что делаешь с бедной Мари.

Это было хорошее начало. Он проглотил ее заявление без комментариев и решил отбросить все личные обиды. Возможно, он действительно сделал несколько ошибок. Не намеренно, он никогда не хотел обидеть Мари. Глупые недоразумения, которые можно было устранить. Посторонние часто видят больше, чем те, кто вовлечен в конфликт.

– Тогда скажи мне, чем Мари так возмущена? Чего она хочет? Я извинился перед ней. Я оставил ей ателье. Я до сих пор ничего не сделал, чтобы вернуть моих детей на виллу. Хотя мог бы.

Китти сделала несколько глотков, затем поставила чашку и облизала рот.

– Ты только что сказал – моих детей?

Он уставился на нее и потом понял:

– Хорошо, наших детей, если ты так ценишь детали. Я даже сделал гувернантку экономкой, чтобы госпожа фон Доберн больше не имела ничего общего с детьми.

Но Китти его речь мало впечатлила.

– Ты сделал это ради Мари или просто потому, что без детей нет смысла держать гувернантку?

– При чем здесь это? Я выполнил желание Мари.

Китти глубоко вздохнула и сняла с головы красную шляпку. Она тряхнула волосами и придала им рукой форму. Невероятно, насколько ей шел этот модный мальчишеский стиль. Ему эта прическа на самом деле не нравилась, но Китти была просто создана для нее.

– Знаешь, Пауль, пока та женщина будет командовать на вилле, я больше не войду в дом. И я уверена, что Мари думает так же.

Пауль начинал злиться. Почему женщины такие упрямые? Он тоже не был восторженным сторонником фон Доберн, но сейчас она была важной опорой для мамы. Что, по-видимому, мало волновало Китти и Мари.

– Но давай на время оставим «Финхен», как Лиза всегда называла ее за глаза, – продолжила Китти. – Если ты действительно еще не понял, насколько обидел Мари, то позволь мне сказать: ты проявил неуважение к ее матери. Более того, ты оскорбил и насмехался над ней. И этим очень сильно обидел Мари, мой дорогой братец!

Так вот что она называла «помощью». В принципе, с таким же успехом он мог спорить с Мари. И укоризненный взгляд его сестры тоже не доставлял ему удовольствия.

– Я извинился за это. Боже мой, почему она этого не замечает?

Китти медленно покачала головой, как будто имела дело с маленьким ребенком.

– Ты не понимаешь, Пауль. Такие слова нельзя исправить простым «О, я сожалею об этом». Нужно сделать нечто большее. Мари пришлось простить нам многое из того, как папа тогда поступил с ее матерью.

– Черт побери! – воскликнул он, схватившись за голову обеими руками. – Ну это уже так давно произошло. И тут не моя вина. Я устал от того, что меня обвиняют в том, чего я не делал!

Он замолчал, потому что понял, что секретарша в приемной могла слышать его взволнованный голос.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, Пауль, – тихо произнесла Китти. – Я ужасно любила папу и знаю, что он сделал все это из-за фабрики. И потом, он не мог знать, что она в итоге умрет. Но Мари потеряла мать, и ее отдали в ужасный, отвратительный приют.

– Я знаю! – прорычал он. – И я старался сделать все возможное, чтобы она была счастлива. Клянусь тебе, Китти. Почему я должен иметь что-то против ее матери? Я ее совсем не знал! Но невозможно, чтобы семья Мельцер была опозорена из-за выставки картин. Я не могу с таким пиететом относиться к Луизе Хофгартнер. Подумай о маме!

Китти закатила глаза. Ему было ясно, что сейчас она заговорит о художнице Луизе Хофгартнер, к которой нужно отнестись с должным уважением. Особенно это касается семьи Мельцер. Но к его удивлению, Китти переключилась на совершенно другую тему:

– Ты заметил, Пауль, что уже некоторое время на вилле только и разговоров, что о маме? У мамы мигрень. Маме нельзя волноваться. Пожалуйста, будьте внимательны к слабым маминым нервам.

К чему все это сейчас? Говорить с Китти обо всех этих проблемах было не самой лучшей идеей. Как всегда, она была совершенно иррациональна.

– Здоровье мамы, к сожалению, сильно ухудшилось с тех пор, как всем хозяйством виллы она стала заниматься самостоятельно, – заметил Пауль.

– Забавно, – бесстрастно проговорила Китти. – У мамы никогда не было проблем с домашним хозяйством.