Эмма отвернулась к окну, чтобы скрыть едва заметную улыбку, которая явно была не к месту. Но в животе ее разливалось тепло, ощущение радости, удовольствия. Она чувствовала легкость во всем теле, словно у нее вырастали крылья.
Что касается Стюарта, то ревность или неприязнь были слишком мягкими словами для того, чтобы выразить то, что он на самом деле испытывал к Хотчкису. Если бы он уже не был мертв, Стюарт от всей души пожелал бы ему смерти.
Еще только полдень, а делать больше нечего. Нечего, покуда приятель Эммы Вандеркамп не пришлет вестей. И Стюарта это ужасно расстраивало. Каково было ему смотреть, как она, кругленькая, стильно одетая, садится в кеб одна, чтобы ехать в отель, в то время как он вынужден возвращаться к себе, в свой дом, расположенный всего в трех кварталах от «Карлайла». Ему бы хотелось пригласить ее куда-нибудь. Провести день с ней. Может, она согласилась бы выпить с ним чаю у него дома. Поговорить. Просто поговорить. Ладно, не только. Но он смог бы довольствоваться возможностью просто смотреть на нее.
И еще ему только сейчас пришло в голову, что он подвергает ее жизнь опасности. Впервые он осознал это ясно, и осознание этого факта стало для него шоком. Он впервые задумался о том, стоят ли статуэтка и серьги того, чтобы она из-за них так рисковала.
До сих пор, стоило Стюарту вспомнить хитрую, противную физиономию Леонарда, и все сомнения в целесообразности затеянного им предприятия разом отпадали. Его непочтенный родственник не имел права держать у себя то, что скрашивало его, Стюарта, детство.
Появилось и еще что-то новое. Новое чувство. Чувство благодарности. Он безраздельно верил Эмме и высоко ценил ее помощь. Его ошеломила ее компетентность. Она его даже несколько беспокоила. До него только сейчас вполне дошло, что она запросто могла бы исключить его из «игры» и раздобыть ценную статуэтку лично для себя, не говоря уже обо всех тех суммах, что проходили через нее. Не то чтобы он думал, что она его обманет. Она хотела жить в своем домике у подножия того холма, на котором стоял Данорд. Но ни знание о ее намерениях, ни умение проникать в ее мысли — ничто из этого значения не имело. Однажды он попросил ее довериться ему, довериться бездумно, как прыгнуть вниз с высоты. И он в качестве ответного шага сделал то же самое.
«Делай со мной что хочешь, Эмма. Я тебе доверяю». У них оставалась одна неделя и один день. После этого пути их разойдутся. Стюарт вдруг понял, что недели ему мало. Внизу, у подножия? А почему не наверху, с ним? Или в доме, который он для нее купит? Она должна жить лучше. Он будет содержать ее, он предложит. Она могла бы носить изящные дамские ботиночки каждый день — они так славно сидели на ее маленькой ножке.
Записка, которую она получила часов около четырех, привела Эмму к Стюарту. Она приехала в наемном экипаже и послала извозчика сообщить о своем приезде.
— Мисс в моем кебе говорит, что хочет зайти прямо сейчас, сэр. — С этими словами он протянул Стюарту записку.
«Чарли Вандеркамп. Что за славный парень», — подумал Стюарт, набрасывая пальто. Вот что было в записке:
«У Теда рука уже не та, мы так решили. Слишком много времени прошло. Никто не может найти Марка. Но мы разыскали сына Бейли. Две копии уже закончены. Если надо больше, скажи. Он хваткий, счастлив продолжить семейную традицию и нуждается в деньгах. Сегодня же разыщи его в Хенли. Он маленького роста, худой, с ярко-рыжими волосами. Он прихватит этюдник, чтобы ты увидела, как он работает».
В записке более точной информации не было, откуда Эмма заключила, что Чарли и сам не знает точно, где именно будет Бейли-младший.
— Нам придется отправиться туда и, если надо, подождать.
Если Эмме не терпелось встретиться с парнем, то Стюарт целиком ее в этом поддерживал.
— Нам повезло, — сказала Эмма. — Он знает, что нам нужно всего лишь немного масла на холсте, что-нибудь не слишком громоздкое, и если он хотя бы вполовину так талантлив, как его отец, о лучшем мы и мечтать не можем.
Стюарту было наплевать на этого Бейли. Его радовала перспектива провести с Эммой побольше времени. Он надеялся, что парень появится лишь к вечеру.
Вначале Эмме не терпелось встретиться с парнем, потом она успокоилась и обрела способность замечать то, что было вокруг. Ей нравилось бродить между рядами картин, представляющих современное искусство, — собрание располагалось во флигеле позади главного здания.
— Хочешь знать, кто мой любимый художник? — вдруг спросила она Стюарта, как раз когда они проходили мимо картин французских художников.
— Кто?
— Мане.
— Почему?
— Потому, что мне нравятся его картины — и все! На них можно просто смотреть, а думать не надо. Они умные сами по себе.
— Мне нравится «Бар в Фоли-Бержер».
— Мне тоже! Это моя любимая! — воскликнула она. — Мне нравится, что наблюдатель не отражается в зеркале, а человек в котелке — сбоку.
— И барменша, что грезит наяву. Что, интересно, у нее на уме?
Они улыбались. Приятно, что вкусы их хоть в чем-то совпадали. В зале никого не было. Они были одни.
— Если перефразировать Золя, — сказала она, — то, чтобы наслаждаться Мане, нужно забыть все, что знаешь об искусстве.
Стюарт рассмеялся.
— Ах вот почему ты его любишь! Он рушит правила. — И тут он сдвинул брови, словно хотел нахмуриться, хотя глаза его улыбались. — И когда ты читала французскую газету?
— Простите, что?
— Золя.
Но отвечать ей не пришлось. За нее ответил Стюарт. Он взглянул на нее попристальнее и раздраженно констатировал:
— Вездесущий его преподобие Закари Тотчкис. Ты представляешь себе, как сильно я его ненавижу?
Чувствуя, что должна как-то извиниться, Эмма сказала:
— У Зака всегда была наготове цитата. По любому случаю. Он был как ходячая энциклопедия. — Она рассмеялась. — Он столько всего знал наизусть, что мог выдать любую цитату, даже когда был пьян. Честно говоря, у пьяного у него это даже вдохновеннее получалось. Воротничок набок, глаза горят. Как мог такой умный, эрудированный человек так загубить свою жизнь? — Эмма приказала себе остановиться. Сейчас она подошла совсем близко к тому, чтобы сказать, как сильно она ненавидела пьянство Зака, признаться самой себе, насколько велика и неразрешима была эта проблема. Это было отвратительно. Жалкая и горькая правда, которая и была фоном для всего остального. Она тяжело вздохнула и сказала: — Иногда от него вообще не было толку. Я прихожу к нему со своими жалобами или обидами, а он в ответ: «Ты справишься, Эмма. Ты сильная». Конечно, я справлялась. У меня не было другого выбора.
— Он не мог его поднять. В этом плане он был ноль.
