– На Красную горку непременно вернется, – успокоила его Милюкова. – А женишку из Мещовска накажи, дабы держался за невесту обеими руками. Где он еще такое сокровище оберет?
Поднявшись на светлый чердак, сенная боярышня кинула рогожный кулек на стол:
– Угощайся, Дунька толстопятая! Гостинец тебе от батюшки. Он сказывал, что ты уже просватана?
– Просватана? Чего же молчала? Расскажи про жениха! – вопрошали Дуньку комнатные девки.
Даже царские невесты окружили Дуньку, любопытствуя, какой жених польстился на толстопятую. Но Дунька прежде всего развязала рогожный кулек, в котором оказались небольшой берестяной туесок со сметаной и горка темных оладий, испеченных из ржаной муки.
– Фу! – зажали носы невесты. – Нешто такое можно есть?
Не смущаясь их брезгливыми ужимками, Дунька принялась за угощение. Она макала оладьи в сметану и жадно поглощала их, жмурясь от удовольствия. Только проглотив всю горку оладий, а потом собрав пальцем остатки сметаны со стенок туеска и обсосав палец, она промычала:
– Ну, просватана! Эка невидаль!
– Богатый жених? Сколько у него душ?
– Осьмнадцать душ поверстано!
– Осьмнадцать? Эко место! Век не избыть такого богачества! – потешались невесты, среди которых были дочери князей и бояр, имевших вотчины и поместья с тысячами крестьян.
– Ему еще обещали поверстать! – отвечала Дунька, с сожалением разглядывая дочиста вылизанный туесок. – Надобно только собрать на подарок и поклониться подьячим. А у моего батюшки почти все мужики вымерли в голодный год. Не с кем ехать на уездный смотр и не на что справить саблю, седло и доброго коня. На смотру боярин и дьяк бранили его матерно и отняли поместье.
Каждый год в уездах устраивали смотр служилых людей по отечеству. Уездные дворяне должны были явиться на смотр конно, людно и оружно. Количество боевых холопов, которых дворянин приводил с собой на смотр, зависело от размеров поверстанного ему поместья. Один спрос, если поверстано сто десятин и десять крестьянских душ. Другой – если поместье в сотню душ. Дворянин, прибывший на смотр на резвом коне, с доброй саблей и с двумя-тремя холопами, вооруженными рогатинами, был спокоен за свое поместье. Усердному служилому человеку могли дополнительно поверстать крестьянских душ и землицы за счет нерадивого дворянина. У непригодных по старости или болезни к государевой службе поместья отбирали. Конечно, многое зависело от воли боярина, посланного на смотр, а еще больше от расположения дьяка и подьячих, которые за спиной великородного могли обстряпать любое дельце. Иной хитрец за всю жизнь сабли из ножен не вынет, на войне хуже козы, а в уезде соседям страшен аки лев. Землицы и крестьян ему благодаря родству с дьяком или щедрым подаркам верстают сверх всякой меры. А иной служилый человек, ослабевший от ран, полученных в сражениях, безжалостно лишается последнего поместья и обращается в нищего. Дунькин отец лишился крестьян и, не имея сыновей, теперь надеялся только на зятя.
– Скоро будешь жить боярыней! – хохотали невесты. – Осьмнадцать душ! Десять мужиков в бегах, пятеро в бедах, двое в тюрьме, один в воде! А еще у женишка свой двор – два столба в землю вбиты, третьим покрыты, да на каждый год сходится запасу по сорок шестов собачьих хвостов да сорок кадушек соленых лягушек.
Неожиданно Дунька разозлилась впервые за все время пребывания в царских чертогах. Исподлобья глядя на знатных московских дворянок, она огрызнулась:
– Зато меня на Красную горку замуж возьмут. А из вас только одну. Остальных прогонят прочь.
Невесты разом замолкли. Возразить было нечего. Только одна из них станет супругой государя, остальных вернут по домам. Гадая, кому суждено счастье, а кому горе и слезы, невесты разошлись по своим углам.
Наступил день последнего испытания, когда невестам предстояло предстать пред светлыми государевыми очами. Всех невест развели по разным чуланам. Михаил Федорович пришел перед вечерней. Царя сопровождал постельничий Константин Михалков, державший свечу. Он поднимал свечу над изголовьем постелей, стараясь, чтобы государь лучше разглядел невест, возлежавших на постелях. К огорчению постельничего, Михаил Федорович не оценил его усердия. Государь даже не заходил в чуланы. Встав на пороге и не поднимая глаз на постель с очередной невестой, Михаил Федорович смущенно говорил боярину:
– Уйдем, Константин Иванович, сраму ради!
– Государь, узри хоть одним глазком. Изрядная девица! – умолял постельничий, поднося свечу к самому лицу очередной невесты, крепко зажмурившей веки, но Михаил Федорович поворачивался и уходил прочь.
Княжна Волконская была последней в череде невест, коих осматривал государь. Бог ведает, случайно ли так вышло или родители княжны крепко потратились на подарки постельничему и другим ближним людям, чтобы их дочь предстала пред государем самой последней и затмила всех остальных. У чулана княжны Волконской боярин постельничий был особенно настойчив.
– Взойди, государь! Полюбуйся сицевой девицей! – зазывал он, словно купчишка в торговых рядах, бойко расхваливающий свой товар.
Михаил Федорович покорно вошел в чулан вслед за постельничим, увлекавшим его за рукав. Пред его глазами предстала удивительная картина. Княжна Волконская не ожидала, что государь так быстро пройдет мимо всех чуланов, и была застигнута в разгар приготовлений. Она сидела на краю постели, а Дунька толстопятая со всей дури хлестала ее по щекам, чтобы вызвать румянец.
– Пошто дерешься? – удивленно спросил Михаил Федорович.
Дунька молчала, застыв с поднятой рукой и открытым ртом, а княжна вскрикнула, зарделась от позора сильнее, чем от пощечин, и зарылась лицом в одеяло. Не получив ответа, Михаил Федорович мягко погрозил Дуньке перстом и вышел. Из чулана донесся громкий визг. Княжна Волконская от досады, что опозорилась, ухватила Дуньку за косу и задала ей трепку. Не смея защищаться, Дунька заголосила и под градом тумаков бросилась к двери. Княжна за волосы тащила ее обратно в чулан, но Дунька сумела вырваться и с плачем пробежала мимо царя и боярина, тяжело бухая по полу босыми пятками. Глядя ей вслед, Михаил Федорович сокрушенно сказал Михалкову:
– Надобно их скорее отослать по домам, а то они, не дай Боже, поубивают друг дружку!
На следующий день после испытания постельничий Михалков привел сенную боярышню Марью Милюкову в Передние сени и оставил там дожидаться государева выхода. Вскоре в сени вышел государь и тихо молвил:
– Вчерашнего дня учинили смотр девицам на выданье. Ни одна не легла мне на сердце. Но матушка государыня Марфа Ивановна изволит настаивать, дабы я выбрал одну из них в супруги. Иначе грозит материнским проклятием.
