– Нет ничего такого неправильного во мне. – Она указала на страницу. – Тут написано черным по белому: «чудо и само совершенство».
– Да ладно, мне хотелось бы услышать, что еще она соизволила написать, – парировал он. – Возможно, она предложит какой-то ценный совет, как управляться с таким «чудом и самим совершенством». – Герцог пихнул ее своим плечом. – Давай, читай, Гренвилл. Если это ее голос, то он самый что ни на есть успокаивающий.
Что ж, верно, признала Лидия. Саму ее тоже успокаивали его близость, поддразнивание и сильные руки, крепко обнимавшие ее.
Она продолжила чтение.
Неясный утренний свет смешался с тенями в углах комнаты, когда Гренвилл наконец закрыла книгу и, сонная, вернула Эйнсвуду позаимствованные у него подушки, прежде чем упасть на свои. Она не повернулась к мужу, даже и не собиралась, но Вир сам устроился поудобнее, притянув ее поближе и пристроившись в позе ложки. К тому времени, когда он приткнулся к ней так уютно, как хотел, она уже заснула и ровно задышала во сне.
Хотя ему и привычно было оставаться в постели, когда все добропорядочные граждане уже просыпались, если уже не вставали и принимались за работу, он чувствовал усталость, давившую на него большим, чем обычно, грузом. Даже для человека, привыкшего к жизненным трудностям, жаждущего волнений и опасностей со всеми их атрибутами, трамбующими разум и тело, этот нескончаемый день и последовавшая за ним ночь показались бы излишне утомительными.
Теперь, когда воцарилась тишина, и, как следствие, наступил покой, он ощутил себя одновременно капитаном и командой на судне, выброшенном на скалы после дня и ночи сражения с яростным штормом.
Он мог бы умудриться достигнуть безопасной гавани, кабы не та маленькая книжица.
В ней содержалось больше подводных камней, чем, казалось, нагромоздил он сам.
По меньшей мере, дюжину раз, пока он слушал этот голос – голос его жены, и в то же время не ее – ему хотелось вырвать дневник из ее рук и бросить в огонь.
Это было ужасно – слышать спокойное мужество и холодную иронию, с которыми Энн Гренвилл описывала тот ад, который представляла собой ее жизнь. Ни одна женщина не должна нуждаться в таком бесстрашии и беспристрастности; ни одной женщине не следовало испытать жизнь, требовавшую столь многого. Энн жила день за днем, не ведая, когда ее могут выселить, или ей доведется увидеть, как ее нехитрые пожитки заберет в счет проигрыша какой-нибудь оценщик, или любая вечерняя трапеза может оказаться последней. Эта женщина еще изволила подшучивать над нищетой, обращая низкие и постыдные поступки мужа в сатирические анекдоты, словно насмехаясь над Судьбой, которая так грубо обошлась с ней.
Только раз, в самом конце, она написала нечто, похожее на прошение о снисхождении. Даже тогда оно было обращено не ради нее. Эти последние еле различимые строчки, написанные за несколько дней до ее смерти, были выведены твердо и четко отражали ее мысль, словно выжженную в мозгу железом: Господи милосердный на небесах, спаси и сохрани моих девочек.
Вир пытался стереть ее историю, как изгонял многое из своих мыслей, но она застряла и пустила там корни, подобно упрямому утеснику, что рос на негостеприимных торфяниках, на которых ее предки Баллистеры построили свой дом.
Слова женщины, умершей восемнадцать лет назад, разъедали его, как слова некоторых других людей, и заставляли ощущать себя презренным трусом. Она переносила свою долю храбро и весело… тогда как он не смел повернуться лицом к тому, что случилось в его брачную ночь.
Вир ухватился за повод затеять ссору с Дейном, с рвением направив на него свой гнев, чтобы стереть из памяти другое.
Будто то, что он должен был вынести, одно неприятное осознание, являлось самым мучительным на свете.
Чего не было и в помине. Просто он остался в дураках, вот в чем дело.
Он хотел Гренвилл, разве не так? Как ни одну женщину в мире. Отчего же тогда ему следует изумляться тому, что когда он, наконец, заполучил ее в постель, этому бы не быть похожим на то, как спать с любой другой женщиной?
С другими он просто совокуплялся.
Жене он дарил любовь.
Она писательница. На его месте она нашла бы множество метафор, чтобы описать сие действия, на что это похоже, чем отличается.
Он же метафорами не владел. Впрочем, распутником-то он был, и опыта имел поболее, чем следовало бы иному джентльмену. И такового опыта хватало, чтобы почувствовать разницу. И довольно ума, чтобы понять, что затронуто его сердце, и догадаться, каким словом это называется.
«Так ты в меня влюблена?» – улыбаясь, спросил он, словно сама такая возможность забавляла его. И он вынужден был продолжать улыбаться, поддразнивать, покуда осознавал, что же такое колет ему сердце и почему оно, это сердце, заболело, хотя никакого телесного повреждения не имелось, когда жена не дала тот ответ, который он желал услышать.
Боль, вот и все. От любви, вот от чего.
Не ради любви ли терпела Энн Гренвилл такую боль? Боль из-за того, что вытерпела ее дочь?
Не говоря уж о том, что он услышал лишь крупицу рассказа. Тонюсенький томик едва умещался на его ладони.
Эти несколько страниц содержали столь мало – по большей части ужасы – с большущими пробелами во времени между очередными записями. Вир уверен, что дневник поведал лишь малую толику этой истории.
Не хотел он знать больше, не желал чувствовать себя еще больше униженным, чем уже ощутил.
Униженным и мелочным, себялюбивым и ничтожным.
Впрочем, если Гренвилл смогла все это пережить, что бы из себя эта жизнь ни представляла, он точно мог бы выдержать, слушая описание этой самой жизни.
Только не от нее. Она не хотела ворошить прошлое, так она сказала, а он не собирался заставлять ее переживать заново это прошлое.
Дейн наверняка больше знает об этой истории, и он расскажет, нравится ему или нет. На многие вопросы у него есть ответы. По меньшей мере, это он мог бы сделать: ответить на некоторые из них. Лорд Всеведающий Всезнайка.
Перво-наперво он разыщет Дейна, решил Вир, и, если понадобится, выбьет из него сведения.
Имея перед мысленным взором сие приятственное зрелище, герцог Эйнсвуд наконец-то погрузился в сон.
Так уж случилось, что Виру не пришлось разыскивать Дейна. В середине дня, узнав от Джейнза, что хозяин с хозяйкой встали и пребывают в здравии, Дейн появился, чтобы утащить Вира в уединенную столовую, пока их леди наслаждались поздним завтраком в покоях Дейна.
– Джессика прямо сейчас взорвется, – делился Дейн, пока они спускались по лестнице. – Ей не терпится устроить тет-а-тет с моей кузиной, чтобы поделиться опытом в искусстве, как пытать мужей. Трент повез мисс Прайс в Портсмут купить несколько безделушек, без которых, по настоятельному утверждению моей леди, твоя леди ну никак не может обойтись, поэтому он не будет докучать нам своей невнятной болтовней, и мы поедим спокойно. Мы с Джесс заберем эту парочку с собой в Аткорт. Тебе требуется изменить свой быт, чтобы приспособиться к жене, и тебе не нужен болтающийся поблизости Трент. Не то что бы я ему рад, но ему не придется излишне болтаться под ногами – по крайней мере под моими ногами. Ему предстоит сопровождать мисс Прайс и хоть раз в жизни выказать степень разумности, по уши влюбившись в единственную в мире особу женского пола, которая имеет представление, как понимать его.
