Он злился, да.
Но не считал себя побежденным.
— Я не намерен ждать, — ответил он.
Эмили вздернула подбородок.
— Вы ждали целую неделю — наверняка три часа не покажутся вам слишком долгими.
— Мне нужно лишь три минуты.
Фергюсон, наблюдавший за ними вблизи, захихикал.
— А я бы поставил на меньшее.
Какая-то женщина прыснула от смеха. Малкольм нахмурился сильнее.
— Три минуты без поддержки вашей прелестной аудитории.
— Наслаждайтесь, леди Карнэч, — сказала Элли, указывая на дверь. — Можете воспользоваться салоном напротив. Обед подождет три минуты.
Эмили чувствовала атмосферу гостиной и подозревала, что зрители готовы ждать куда дольше, поскольку обед обещал им внезапное развлечение. Она поморщилась:
— Что ж, хорошо. Три минуты. И если я не вернусь, посылайте отряд спасателей.
Она зашагала вперед. Пять футов, разделявшие их, казались ей непреодолимыми, но внезапно его рука обняла ее плечи и Малкольм пошел рядом с ней. Рука не была тяжелой, не чувствовалось злости и требовательности.
Для толпы он был лордом, который воспользовался своим правом. Но Эмили ощущала, что это прикосновение почти трепетное, словно он боится сломать ее плечи.
Ее решимость дала первые трещины. Начни он с напора Эмили хватило бы жесткости. Но мягкое поглаживание его пальцев угрожало ей сильнее любых нападок.
Салон оказался куда меньше гостиной, но не настолько уютным, как личная гостиная Элли, в которой встречались Музы Мейфэра. Комната была пуста, но в камине тепло перемигивались зажженные свечи. Элли не считалась с расходами на празднества и готовила все комнаты, даже когда не собиралась их использовать.
Эмили хотелось шагать, но она заставила себя замереть. Ей нужно было хранить рассудительность — и не позволить себе мольбы, — чтобы услышать от Малкольма нужные ей слова.
— Присядешь? — спросил он.
— Нет. Так что ты хотел сказать?
Он пробежался пальцами по волосам. Если на нем и была шляпа, Малкольм давно ее потерял, и темные пряди намокли во время дневного дождя. Он сцепил руки за головой, словно пытался ее не касаться. Эта поза, напряженные линии его рук и груди, его взгляд, который не отрывался от нее, лишь подчеркивали варварские страдания.
— Я сожалею, Эмили. Обо всем.
Эти слова ему пришлось протискивать сквозь сжатые зубы.
Она ждала.
И он ждал.
Она вздохнула.
— Это твое извинение?
Он уронил руки и скрестил их на груди.
— А разве не этого ты хотела? Не извинений?
— Так вот почему ты это сказал? Ты решил, что этого я и хочу?
— Я понятия не имею, чего ты хочешь, — ответил он. — Я думал, что знаю, когда мы были в Шотландии. Но ты изменилась.
Она рассмеялась, почти так же резко, как прозвучали его слова.
— Я не изменилась. Ты просто увидел во мне только то, что хотел увидеть.
— А ты разве не сделала то же? Увидела во мне забавную ручную собачонку, которая тебе приглянулась?
Смех Эмили был фальшивым, а вот фырканье вполне искренним.
— Ты не похож на собачку. С чего ты подобное взял?
— С того, что ты предпочла бы во мне увидеть. Я ждал у твоих ног, радуясь любому объедку, когда ты решала отвлечься от своей «переписки».
Он намеренно подчеркнул это слово. Эмили разозлилась.
— Это твои фантазии, не мои. Ты хотел, чтобы я была у твоих ног, ожидала свободной от парламента минутки, чтобы быстро потрахаться и снова ждать твоего возвращения.
Малкольма шокировала ее вульгарность, но мрачное выражение его лица сменилось чем-то похожим на боль.
— Господи, Эмили, — вздохнул он. — Когда же мы оступились?
Она внезапно ощутила усталость — жуткую усталость, от которой хотелось забиться в его объятиях и позволить ему держать ее, пока она плачет.
— Я не знаю, Малкольм. Но я хотела бы все вернуть.
Она помолчала. В мерцающем свете свечей она видела на его лице то же отчаяние, которое овладело ее душой.
— Но я не могу все вернуть, — прошептала она. — Возможно, нам стоит признаться, что счастье нам просто не суждено.
— Я в это не верю.
Его голос был твердым. Что бы он о ней ни думал, как бы ни злился, он не мог допустить поражения.
— Почему ты так уверен? — спросила она.
— Назови это интуицией.
Та же интуиция много месяцев назад сломала в библиотеке ее жизнь — и ту же судьбу, похоже, он жаждал увидеть в их будущем.
Но она не видела нужного пути. Возможно, счастье, как блуждающий огонек, всегда ускользает у самых пальцев, ведя к разрушению.
— Нет такой вещи, как интуиция.
— Я читал твои книги, Эмили. Ты веришь в судьбу. Ты веришь в предназначение. И твоя судьба здесь, со мной.
Он шагнул вперед, привлекая ее в объятия.
— Скажи мне, чего ты хочешь. Скажи, что мне сделать, чтобы быть с тобой.
Его голос гремел в груди, к которой Эмили прижималась щекой. Его губы касались ее волос. Вернулась та самая нежность, от которой она теряла контроль.
«Никаких интриг», — напомнила она себе.
Но хотя она собиралась сказать ему правду, слишком сложно было смотреть ему прямо в глаза. Она спрятала лицо у него на груди.
— Я хочу верить, что ты видишь меня, истинную меня. Ты видишь меня, не свою графиню, не хозяйку дома и не племенную кобылу. Что ты будешь любить меня, даже если я подведу тебя.
Она хотела остановиться. Но должна была признаться ему до конца, хотя голос упал до шепота.
— Я хочу верить, что однажды ты полюбишь меня так же сильно, как я тебя.
* * *
Малкольм напряг руки. Обнимать Эмили было так приятно. Даже если она врала. Даже если хотела сделать его посмешищем.
Даже если он ее не заслуживал.
Он не знал, как признаться в своих чувствах, но он знал, как ее соблазнить. Одна его рука скользнула по ее спине, прелюдией к сладкой битве, в которой он победит. Он мог показать ей свои чувства, но не мог найти слов, чтобы высказать их вслух.
Она отстранилась. И в ее глазах он увидел, как ее сердце из кровавой жертвы превращается в неприступную стену.
— Ты не зацелуешь меня до покорности, Малкольм.
— Я не собирался, — возразил он.
Ложь была слишком очевидна. Она отступила еще на шаг.
Либо скажи мне, что ты чувствуешь — что действительно чувствуешь, а не то, что, как ты думаешь, я хочу услышать. Либо отпусти меня.
Он запаниковал. Он никогда не испытывал паники. Но сейчас его жизнь висела на волоске. И Эмили сжимала ножницы, безжалостная и решительная, как судьба, которая привела его к ней. Он не мог все испортить. И не мог потерять ее ради верно звучащей фразы.
