Она надула губы и стояла, сердитая. Вдруг взгляд ее стал злым.
— А если я сделаю его изображение и воткну в него булавки? Тогда он умрет, потому что я проткну его сердце! Никто не будет знать, как он умер, кроме меня.
— Сенара, я не хочу слышать таких слов!
— Умирают животные, умирают люди. Никто не знает, отчего. Нет никакого знака… Просто умирают, это — «злой глаз». А что если я положу его на твоего «драгоценного возлюбленного»?
— Ты не сможешь и не сделаешь этого, даже если бы он и был моим возлюбленным. Он не возлюбленный, а просто хороший друг. Сенара, умоляю тебя, не говори таких вещей, это опасно. Люди услышат это и примут за правду. Ты не должна этого говорить.
Она увернулась от меня и высунула язык — ее любимый жест, когда она хотела рассердить.
— Ты уже не ребенок, Сенара, надо быть благоразумной.
Она стояла, не шевелясь, сложив руки на груди и посмеиваясь надо мной.
— Я благоразумна, но все говорят, что моя мать — ведьма. Значит, и я ведьма. Никто не знает, откуда мы пришли, да? Кто мой отец?
— Сенара, ты говоришь опасные вещи. Твою мать постигло несчастье: корабль, на котором она плыла, потерпел крушение, моя мама спасла ее жизнь. Ты должна была как раз родиться, все это легко понять.
— Разве, Тамсин? И ты действительно так думаешь?
— Да, так! — твердо сказала я.
— Ты всегда веришь, во что хочешь. Посмотришь на тебя — так все хорошо и мило. А другие не всегда так думают. И еще одно: не воображай, что только у тебя есть возлюбленный.
— Что ты имеешь в виду?
— А разве ты не хотела бы знать?
***
Очень скоро я узнала. Мне вдруг в голову пришла мысль, что Сенара унаследовала от своей матери это качество, не поддающееся четкому определению. В последующие дни, казалось, она стала еще красивее. Сенара выходила из детского возраста: она принадлежала к типу быстро созревающих женщин. Ее тело округлилось, миндалевидные глаза стали томными и полными таинственности, похожими на глаза матери. Когда она танцевала с Диконом, она была так хороша, что невозможно было оторвать от нее глаз.
Дикон обожал ее. Когда он танцевал с ней, в его движениях было столько счастья, что смотреть на них было одно удовольствие. Он играл для нее на лютне; и пел песни собственного сочинения. Казалось, он был очарован этой темноглазой девушкой, которая мучила его и дразнила, насылая на него чары. Очарование. Колдовство. Эти слова все чаще и чаще появлялись в его песнях. Она овладела его рассудком, в ней было неуловимое свойство, которое он не мог определить.
Однажды в комнате для музыкальных занятий! Мария увидела свою дочь в объятиях Дикона, учителя музыки. Сенара мне потом рассказала. Она была в истерике: и дерзкая, и в то же время испуганная.
— Дикон всегда хотел меня! — сказала она. — У него страстная натура, у меня тоже. Ты этого не поймешь, Тамсин, ты такая спокойная и скучная! Я люблю Дикона, он красивый, ведь правда? И эти чувства, которые он вкладывает в свои песни, и, когда мы танцуем вместе, мне кажется, я таю в его руках. Я готова выполнить любую его просьбу. Вот как действует на меня Дикон, Тамсин!
— Звучит очень опасно, — сказала я с тревогой.
— Опасно? Конечно опасно, поэтому и возбуждает! Когда я собираюсь на урок, я заставляю Мэри завить мои волосы, очень тщательно выбираю ленты, чтобы они подходили к моему платью. Мэри смеется, она знает.
Мэри была нашей служанкой. Она ухаживала за нами, смотрела за нашей одеждой, причесывала нас — горничная на двоих. Она была довольно молодая — не намного старше меня и влюблена в Джона Леварда, слугу, который жил в Морской башне. Они собирались пожениться, призналась она нам, и поэтому она была очень довольна жизнью. Сенара хитростью заставила ее признаться, каковы были ее любовные дела с Джоном.
— Ох, Сенара, будь осторожнее! — умоляла я.
— Это я предпочитаю оставлять другим! — резко ответила она. Осторожность! Это скучно, а я ненавижу все скучное. Нет, я никогда не буду осторожничать, я буду смелая и дерзкая! Вот как я проживу свою жизнь. Дикон симпатичный, даже больше, чем твой Фенн Лэндор. И я вот что скажу тебе, Тамсин: не только у тебя одной будет возлюбленный.
— То, чем занимаются некоторые люди, не имеет ничего общего с любовью.
— Так мудро! — насмешливо сказала она. И вдруг такое неблагоразумие! Сенара рассказала мне, как все произошло.
— Дверь открылась, и появилась мать. Мы сидели, моя лютня лежала на столе, а Дикон обнимал меня и целовал. Вдруг мы почувствовали, что не одни. Ты знаешь как моя мать тихо входит в комнату? Она стояла и смотрела на нас. Она ничего не сказала, но лучше бы она что-нибудь сказала. Дикон задрожал, ты же знаешь, как все боятся ее. Потом она подошла к столу, мы оба встали. Лицо у Дикона стало багровым, у него же такая нежная кожа! Моя кожа так не краснеет, но я тоже была напугана. Мать взяла лютню и подала ее мне.
— Играй, — сказала она. — Сыграй печальную любовную песню, потому что любовные песни часто печальные.
— Я взяла лютню, и она сказала: «Сыграй „Моя любовь ушла, на веки вечные оставив скорбь“». Я играла, а она сидела и слушала. Потом она посмотрела на Дикона и спросила: «Хорошо ли вы учили мою дочь?» Он, заикаясь, сказал, что приложил все силы, а я была способная ученица. Она еще немного посидела, потом встала и вышла. Мы не знаем, что будет, но Дикон боится.
Скоро мы узнали, что было дальше. Дикон больше не появился в комнате для занятий — ему отказали.
Сенара то приходила в ярость, то была тиха и печальна. Она плакала по ночам и постоянно говорила о Диконе. Я раньше думала, что ее чувства несерьезны, но, оказывается, время шло, а она помнила Дикона и говорила о нем с горьким и грустным сожалением.
***
После того случая Сенара изменилась. Казалось, она все время пыталась выиграть у меня по очкам. Думаю, в ее натуре была зависть, и особенно там, где дело касалось меня. Я не забывала, что в ранние годы своей жизни она была беспризорным ребенком, о котором ничего не было известно, ее имя выдавало это. Восхищение Дикона несколько смягчило ее, но, когда она этого лишилась, она опять стала страдать.
Сначала она больше откровенничала с Мэри, чем со мной. Она говорила о том, что у меня есть Фенн Лэндор, и выражалась о нем так, будто мы уже были помолвлены. Признаться, я не останавливала ее, хотя и должна была. Я была в таком восторге от желания быть помолвленной с Фенном, что не могла противиться искушению думать, что это так.
Затем мачеха, без сомнения, под влиянием случая с Диконом, сказала, что теперь, когда мы повзрослели, в замке должно быть больше развлечений. Она пригласит лучшие семьи соседей, некоторые из них имели подходящих молодых людей, которые могут заинтересоваться нами, к тому же есть еще и Коннелл, о котором тоже надо подумать.
