— Ты думаешь, это наслаждение только для мужчин?
— Я не знаю. — Она приподнялась, чтобы он мог лучше видеть ее лицо. — Эти чувства для тебя внове?
— Эти чувства… — Он колебался, искушение скрыть от нее правду было велико. Но ведь он сам обещал ей, что сегодня будет в ее власти. В конце концов, чтобы не потерять ее, он должен быть с ней честным. Такова цена. — Могу поклясться, что я в жизни ничего подобного не испытывал.
Она сложила руки у него на груди и легла на них, приподняв голову так, что глаза ее были всего лишь в нескольких дюймах от его лица.
— Но ты ведь обычный мужчина. Как такое может быть?
— Ты уверена, что хочешь получить ответ на свой вопрос, леди?
— Да, — шепнула она торопливо, боясь, что испугается и попросит его не отвечать.
Он прикоснулся к ее щеке и сказал:
— Память — коварная штука, а со мной она вообще сыграла злую шутку. И все же я уверен: то, что я испытал сейчас, я мог испытать только с тобой.
Зрачки ее расширились, в синих, цвета ириса зрачках была сливовая глубина. Он поразил ее, да и себя тоже, но был лишь рад этому обстоятельству.
— Ты не скажешь мне, правда ли это? Джапоника не знала, как отвечать, да и стоит ли. Она отвернулась, уставившись в темноту, которая могла бы полностью скрыть ее мысли. Сказать правду означало лишь пробудить другие вопросы, на которые отвечать она ни за что не хотела.
— Вы, кажется, сожалеете о том, что потеряли память, милорд.
Он покачал головой:
— Нет, леди, я жалею лишь о том, что с двумя руками мог бы любить вас лучше.
Щеки ее вспыхнули — румянец, который мог бы посрамить ягоды остролиста.
— Не думаю, что смогла бы вынести любовь лучше, чем была у нас сегодня.
Девлин поднял глаза к потолку и вздохнул. Она не стала рассказывать ему о прошлом. Он не принадлежал к терпеливым людям, но мог подождать еще.
Синклер перекатился на бок, прихватив с собой и ее.
— Я был бы счастлив любить тебя столько, сколько ты захочешь.
«Столько, сколько захочешь»! Понимал ли он сейчас, что предлагал ей. Она уже сейчас готова была молить его о вечной любви.
Слова так и просились на уста. Они заслуживали того, чтобы Джапоника произнесла их, ибо они точно отражали те чувства, что питала она к лорду Синклеру. Ей стоило лишь заглянуть ему в глаза, чтобы увидеть: то, что чувствовала к нему она, воздавалось ей сторицей. Но он не говорил о любви, он говорил лишь о страсти. Она была всего лишь женшина, а даже очень храбрая женщина боится заговорить о своей любви первой.
Джапоника отвернулась, пощекотав ему нос своими кудрями.
— Так ты предлагаешь мне оставаться твоей любовницей, пока это устраивает нас обоих?
Он ответил не сразу.
— Если вам это будет угодно.
— Нет. — Она покачала головой и совершенно честно сказала: — Если у нас с тобой будет и дальше так, как сейчас, я никогда не смогу больше быть ни с одним мужчиной.
На этот раз он несколько раз со свистом вдохнул.
— И кто этот другой мужчина?
— Пока такого нет. И до сегодняшней ночи я думала, что и не будет. Но ты показал мне ту часть моего существа, о существовании которой я не догадывалась. И я тебе за это весьма благодарна.
— Но… разве меня недостаточно?
Она подняла голову. Он с трудом проговорил эти слова, будто они застревали у него в горле.
— Ты для меня — все. И поэтому я не должна прикипать к тебе сердцем. Я решу, что люблю тебя, и тогда… ну, сам понимаешь, что будет тогда. — И она невесело рассмеялась.
Синклер повернул голову так, чтобы смотреть ей прямо в глаза.
— Это такая ужасная участь?
Вот оно, случилось! Она попала в собственную ловушку!
— Нет, вовсе нет. Но я не должна тебя любить.
— Не должна меня любить? — эхом откликнулся он. — Из-за этого? — Он поднял свою изувеченную руку.
— О нет. — Она потянулась к его руке и поднесла ее к губам для поцелуя. — Это часть тебя и поэтому совершенно не важно, какая у тебя рука или что-то другое.
— Но тогда почему?
— Я не буду твоей любовницей. — Джапоника отвернулась. — Хотела бы я, чтобы ты больше не спрашивал меня об этом. — Она прижалась к нему теснее. — У нас есть эта ночь. Поцелуй меня еще раз и покажи, как ты можешь сделать меня счастливой.
Она ждала, что он поцелует ее и забудет об их разговоре, но Синклер внезапно сделался очень серьезным. Он коснулся ее щеки и убрал с лица упавшую прядь.
— У тебя есть власть взять мое сердце и вынуть его из груди. Я молю тебя быть доброй ко мне, бахия.
…Какой коварный дьявол, эта ваша Любовь.
Батлер
До Рождества оставалась неделя, самое горячее время для «Фортнама и Мейсона». Слуги в ливреях, повара и кухарки и даже достопочтенные граждане с корзинами в руках толкались и пихали друг друга, дожидаясь, пока подойдет их очередь выбрать товары из потрясающего разнообразия снеди, что предлагали им лучшие поставщики продовольствия и прочих товаров первой необходимости в столице. Лавка на Пиккадилли пользовалась известностью.
Ричард Фортнам позаботился о том, чтобы его «кузина» из-за недостатка времени или по рассеянности не обошла его учреждение стороной. Ричард помнил один неловкий момент, когда он случайно услышал, как горничная обратилась к Джапонике «миледи». Наведя кое-какие справки, Фортнам выяснил, что его родственница обладает титулом виконтессы, и тут же слегка изменил к ней отношение на более почтительное. Для него было большой честью обслуживать аристократов. Теперь он мог гордиться высоким патронажем и, что еще более почетно, родством с аристократией. Ричард Фортнам счел за честь лично провести Джапонику по всему своему заведению, и для этого ответственного дела снарядил еще и двух помощников.
Сопровождаемая почетным эскортом, леди Эббот прошлась по всем кладовым заведения и выбрала несколько нарядных коробок с имбирными бисквитами и шотландскими песочными коржиками. Рождество семейство Шрусбери должно было встретить во всеоружии. Любуясь яствами, вдыхая праздничные ароматы, Джапоника вдруг почувствовала острую тоску по дому. Не уставая хвалить родственника за невиданное разнообразие снеди, она призналась, что его магазин ближе всех подошел по изобилию к восточным базарам ее родины. Запах пряностей щекотал ноздри, будоражил воспоминания о солнечном Бушире, раскинувшемся под лазурным небом у лазурной гавани. Вот она оказалась возле бочек с оливками, привезенными с Ближнего Востока. В других бочках хранились орехи всех видов и сортов: от водяных до миндальных, в скорлупе и без скорлупы. Чуть дальше были припасы сушеных фруктов из солнечных стран, еще дальше бобовые всех цветов и на любой вкус, от серо-зеленого до коричнево-красного. Тут же в мешках хранилось зерно: необмолоченный овес и пшеница.
