Роберт устанавливал мундштук в пасти Блейза и гадал, изменилась ли Миллисент в одночасье. Или всегда была такой, только не знала, как стать собой настоящей? Перекинув сумки через седло, Роберт сказал:
– Так выходи за кого-нибудь получше Кори, идет?
– У каждого своя судьба. Может, я вообще не выйду замуж. – Миллисент поцеловала брата в щеку. – Не могу поверить, что ты все еще здесь. Поезжай за принцессой и привези ее сюда. Этот Фэйрфут – редкостный негодяй, и после случившегося никто не станет считать Огли героем. Уж я об этом позабочусь.
Роберт запрыгнул в седло и пустил Блейза в галоп.
Клариса, обмирая от страха, сидела, прижав колени к груди, на железной койке в полной темноте в тюремной камере крепости Гилмишель и гадала, едят ли крысы принцесс.
Скорее всего едят. К несчастью.
И что еще хуже, Кларису клонило ко сну, ибо события последних тридцати шести часов – столько примерно прошло времени с ее поимки – сильно ее утомили.
Верхом на несчастной понурой кобыле, познавшей все ужасы воспитания Фэйрфута, будь он проклят, под непрестанным дождем, продуваемая всеми ветрами, со связанными руками и эскортом из десяти вооруженных солдат английской армии, Клариса въехала на постоялый двор городка Стур, находившегося уже на территории Англии. Те, кто арестовал ее, очевидно, полагали, что Хепберн не сможет сюда проникнуть.
Дурачье.
В ту ночь полковник Огли целиком вжился в роль благородного полковника победоносной армии, настоящего героя, который, узнав правду о фальшивой принцессе, спешил передать ее в руки правосудия. Он потребовал для нее комнату в гостинице, запер ее там, а ключи положил себе в карман. Клариса не могла сбежать, но и судья Фэйрфут не мог войти к ней, что внушало ей оптимизм, ибо взгляды, которые он на нее бросал, внушали Кларисе ужас.
На следующее утро полковник Огли отбыл. Он уехал, чтобы встретиться с женой и продолжить свое победное турне. Клариса ни за что бы не подумала, что когда-нибудь ей будет не хватать компании полковника, но стоило ей взглянуть в злорадные глаза судьи, как Огли начинал ей казаться ангелом во плоти.
Как ей хотелось попросить у него пощады! Просить пощады у того, кого выставила дураком? Клариса, как никакая другая женщина, понимала, насколько хрупкая и деликатная это штука – мужская самооценка. Но вот что отчаяние делает с девушками: оно делает их невозможно глупыми.
От Стура до Гилмишеля было совсем недалеко верхом, но пешком – порядочно. Однако свет дождливого дня покажется беспредельно ярким, когда окажешься в темнице. Судья Фэйрфут с особым удовольствием обратил ее внимание на виселицу с петлей, болтавшейся на ветру, установленную на тюремном дворе. Клариса сделала вид, будто не слышит его и не видит. В свете дня особенно мрачными выглядели серые камни стен, особенно злорадными усмешки стражников. И даже ее камера на верхнем уровне подземелья, предназначенная, как сообщил ей Фэйрфут, для преступников знатного происхождения, казалась менее мрачной. По крайней мере, войдя в нее, Клариса смогла осмотреть обстановку. Сырой каменный пол. Узкое высокое окно. Железная койка с веревочным основанием, а на нем покрытый плесенью матрас. Горшок. Ведро с водой. Для тюрьмы не так уж и плохо.
И что самое лучшее, Фэйрфут приказал солдатам разрезать веревки у нее на руках, запереть ее в камере и оставить одну. Клариса, наверное, была самой счастливой из заключенных, и все потому, что Фэйрфут ушел. Оставил ее в покое.
Но когда, пройдя по тесной камере, она посмотрела на окно, поняла, что ей до него не добраться, и села на кровать, ей стало ясно, что других заключенных здесь попросту нет. Сюда не доносился ни единый звук: ни шаги стражников, ни стук за стенами. Ничего. И эта тишина действовала Кларисе на нервы. Она думала о том, что ее скоро повесят, представляла себе, что будет при этом ощущать… О Боже! Нет. Надо выбросить эти мысли из головы. Шли часы. Никто не появлялся в коридоре, никто не принес ей еду. Не выдержав, Клариса начала кричать. Никто не откликнулся. Она была здесь совсем одна.
На небе вновь собрались тучи, и камера погрузилась во мрак. Зашло солнце, и темнота стала непроницаемой. Клариса потрогала глаза, желая удостовериться, что они открыты.
Слух ее обострился. Она слышала шорохи расползавшихся насекомых, она слышала, как попискивали крысы, и зубы ее стучали от страха. Она озябла. Хотелось спать. У нее не было одеяла. Слава Богу, Эми вовремя убежала!
Иначе ее постигла бы такай же участь.
Если бы только Роберт был здесь.
Клариса тосковала по Роберту, она не знала, где он сейчас.
Вернулся ли он из Эдинбурга? И если вернулся и увидел, что ее нет, решил ли он, что она сбежала, испугавшись той страсти, которая охватила обоих? Решил ли он, что она настолько труслива, что сбежала не попрощавшись?
Но что за глупые мысли! Роберт знал обо всем, что происходило в городке. Старики сказали бы ему, и он оседлал бы своего коня и отправился к ней на выручку.
Отправился бы? Он спал с ней. Она сделала то, о чем он ее попросил. Он не оставил бы ее в беде. Или оставил бы?
Но он никогда не говорил ей, что любит ее. Никогда не просил ее стать его женой. Даже не выражал желания сделать своей постоянной любовницей, тогда как она уже подумала о такой возможности, которая представлялась разумной для принцессы, влюбившейся в мужчину, за которого ей нельзя выйти замуж.
Клариса отказалась от этой мысли как от недостойной, но выбросить ее из головы не могла. Голова. Она клонилась к коленям. Клариса засыпала.
Что ее разбудило?
Шорох и писк прекратились. И там, далеко, в конце бесконечного коридора она услышала металлический лязг двери. Клариса вскочила. Ноги занемели от неудобной позы, но кровь, подгоняемая надеждой, забурлила в жилах.
Роберт?
Она видела, как язычок пламени – крохотный, неверный – движется по коридору, и, рискуя оказаться в тесной компании с крысами и жуками, бросилась к двери. Прижав к решеткам лицо, она тянулась навстречу свету. Она мечтала окунуться в этот свет, сохранить его, чтобы развеять мглу. Огонек рос, язычок пламени освещал стены. Это было пламя одинокой свечи.
Клариса попятилась…
Эту свечу нес судья Фэйрфут, и на лице его с резкими, грубыми чертами играла улыбка, от которой ей стало жутко.
Кларису начала бить дрожь. Все сильнее. Ей было холодно. Хотелось есть. Ей нечем было обороняться. Она была на десять дюймов ниже и весила килограммов на тридцать меньше, чем Фэйрфут.
Фэйрфут предвкушал удовольствие. На сей раз все козыри были у него на руках. Ему нравилось мучить того, кто слабее.
И тут внутри Кларисы вспыхнул свет. Он был ярче, чем полуденное солнце. Роберт Маккензи обязательно придет к ней на выручку. Не важно, любит он ее или нет, хочет на ней жениться или нет, хочет сделать ее своей любовницей или раздумал. Она была гостьей его дома, и ее силой увели из его вотчины презренные негодяи. Он этого не потерпит.
