Маркиза дю Плесси подождала, пока уляжется суматоха, вызванная приездом двух высокопоставленных особ. Затем она вышла из кареты и направилась к Мраморному двору[53].
Флипо, в ливрее цветов дома дю Плесси — голубой и светло-желтый, поддерживал подол ее платья.
— Не вздумай вытирать нос рукавом, — наказала Анжелика мальчику. — Не забывай, что мы в Версале.
— Угу, госпожа, — вздохнул бывший воришка Двора чудес, восхищенно озираясь вокруг.
Версаль еще не обрел того величия, которое придали ему два белых крыла, пристроенные архитектором Мансаром в конце правления Людовика XIV. Пока сказочный дворец возвышался на небольшом холме и поражал своей утонченной архитектурой, нежным цветом, от розового до алого, коваными балкончиками, высокими светлыми каминными трубами. Пинакли[54], маскароны[55], водостоки и декоративные вазы — все было покрыто позолотой и сверкало на солнце, как изысканный ларец, инкрустированный великолепными драгоценностями. Новая крыша, в зависимости от того, находилась ли она на свету или в тени, меняла свой цвет от черного, как ночь, бархата до сияющего серебра. Ломаные линии кровли, казалось, растворялись в лазури неба.
В окрестностях дворца царило небывалое оживление. Разноцветные ливреи слуг и лакеев мешались с темными блузами рабочих, которые сновали взад-вперед с тачками и со строительными инструментами. Звонкий стук зубил, врезающихся в камень, перекликался с тамбуринами и флейтами группы мушкетеров, марширующих в центре большого двора.
Анжелика не увидела вокруг ни одного знакомого лица. В конце концов она вошла во дворец через дверь левого крыла, у которой, как ей показалось, толпилось наибольшее количество людей. Широкая лестница из разноцветного мрамора привела молодую женщину в просторный зал, куда потянулась толпа довольно скромно одетых людей, поглядывавших на прибывшую даму с некоторым удивлением. Анжелика спросила, где она находится. Ей ответили, что это Зал стражи. Каждый понедельник сюда приходят многочисленные просители, дабы подать прошение или получить ответ на прошение, поданное ранее. В глубине комнаты на позолоченном фризе камина сияла монограмма короля, но все присутствующие надеялись, что Его Величество появится лично, как это нередко случалось.
Анжелика, в украшенном перьями роскошном наряде, с разодетым пажом почувствовала себя неуместно среди стариков военных, вдов и сирот. Она уже собиралась уйти, когда заметила мадам Скаррон. Анжелика бросилась ей на шею, счастливая от того, что наконец встретила хоть кого-то знакомого.
— Я ищу придворных королевской свиты, — сказала она, — мой муж должен присутствовать при утреннем туалете короля, и я хотела бы к нему присоединиться.
Госпожа Скаррон выглядела беднее и скромнее, чем когда-либо, и, казалось, вряд ли могла рассказать о местонахождении придворных. Но молодая вдова знаменитого Скаррона в поисках пенсии проводила так много времени в королевских прихожих, что знала о расписании двора даже больше, чем сам газетчик Лоре, уполномоченный описывать события в Версале. И вопреки ожиданиям, мадам Скаррон была прекрасно осведомлена о том, что происходит во дворце.
Желая оказать любезность, она повела Анжелику к двери, выходящей на просторный балкон[56], с которого открывался вид на парк.
— Скорее всего, утренний туалет короля уже закончился, — сообщила она. — Сейчас он направился в свой кабинет, где какое-то время будет беседовать с принцессами крови. Затем спустится в парк, если, конечно, не зайдет сюда. В любом случае, вам следует пойти на эту открытую галерею. В самом ее конце, с правой стороны, вы увидите прихожую, ведущую к кабинету короля. Сейчас все придворные спешат именно туда. Там вы без труда найдете своего супруга.
Анжелика посмотрела на длинный балкон, на котором виднелось лишь несколько швейцарских гвардейцев, несших караул.
— Я умираю от страха, — сказала маркиза. — Не могли бы вы пойти со мной?
— Что вы, дорогая, я не могу, — растерялась Франсуаза, испуганно взглянув на свое скромное серо-синее платье из грубой ткани, которое, тем не менее, было необычайно элегантным.
Лишь сейчас Анжелика обратила внимание, какой контраст представляют их туалеты.
— Почему вы здесь как просительница? У вас опять денежные затруднения?
— Увы, более чем когда-либо! Смерть королевы-матери обернулась для меня отменой пенсии. Вот я и прихожу сюда в надежде восстановить ее. Господин д’Альбре обещал мне поддержку.
— Желаю вам успеха. Мне действительно жаль…
Мадам Скаррон очень мило улыбнулась и ласково провела рукой по щеке Анжелики.
— Не стоит ни о чем жалеть. Это ни к чему. Вы кажетесь такой счастливой! И вы заслужили свое счастье, моя милая.
— Как вы находите мой туалет? Вы полагаете, я могу появиться перед королем?
— Вы безупречны! Ослепительная красота. И ваш малыш-лакей кажется мне достаточно расторопным, чтобы не потерять голову в этом новом мире. Это в высшей степени важно в Версале… Позвольте-ка! Мне кажется, что помада на ваших губах слегка расплылась. Давайте я сотру ее. Косметика вам не нужна. Ваши губы достаточно яркие и без краски.
Вдова проворно достала платок и стерла следы красной помады, которая размазалась во время бурного прощания Анжелики с хозяевами трактира «Почтовая станция Четырех королей».
— А теперь ступайте! — сказала Франсуаза Скаррон, и ее прекрасные черные глаза заблестели от восторга. — Вы самая красивая. Вы очаруете короля.
«Вот только я начинаю в этом сомневаться», — подумала Анжелика, чье сердце от волнения выскакивало из груди. Роскошное убранство Версаля произвело на нее сильнейшее впечатление. Версаль вдохновлял, заставлял идти вперед, пока хватит храбрости. Конечно, она сошла с ума! Ну и пусть! Она не собирается сдаваться, как скороход, который падает за несколько шагов до цели…
Улыбнувшись мадам Скаррон, Анжелика устремилась по галерее с такой скоростью, что Флипо еле поспевал за ней. Дойдя до середины, она увидела, как на противоположном конце галереи появилась группа людей, направляющаяся ей навстречу. Даже на расстоянии Анжелика без труда разглядела в самом центре придворных величественную фигуру короля.
Благодаря высоким красным каблукам и массивному парику Людовик XIV казался выше окружающих. Он выделялся также удивительной грацией, ведь никто не умел с большим изяществом обращаться с длинной тростью, которой дотоле пользовались лишь старики или инвалиды, а теперь ввел в моду сам государь. В его руках трость превратилась в предмет самоутверждения, хороших манер и даже обольщения.
