Было непонятно, день это, утро или вечер: в мире будто бы все смешалось, и стало возможным увидеть то, что желаешь увидеть, узнать все, что захочешь узнать.
По аллеям парков несся прохладный ветер, но деревья стояли околдованные таинственной неподвижностью. На улицах не было ни души, и только огни на набережной мерцали вслед экипажу, точно сотни чьих-то внимательных глаз.
Она прибыла в особняк к назначенному часу. Софи и Максимилиан уже были там, и сам хозяин, господин Рюмильи, вышел навстречу Шарлотте.
– А ваш супруг? – спросил он после приветствия.
– Он просил вас принять его извинения, он не смог приехать, – заученно ответила Шарлотта.
Поль и прежде не любил приемы, а в последнее время и вовсе удалился от общества. И Шарлотта, признаться, не огорчалась. Она была рада стать полновластной хозяйкой своего времени.
Собираясь на прием, Шарлотта надела закрытое красно-бурое платье с плечиками и узкими рукавами и гранатовое колье.
Господин Рюмильи, во фраке лувьерского сукна с широкими отворотами и стальными пуговицами, высокий, подтянутый, всей своей позой, видом, взглядом напомнил ей беркута, хищную птицу, живущую над всеми и в стороне от всех, сильную и бесстрастную, не знающую милосердия и пощады, и Шарлотта с чувством затаенного удовольствия думала о том, как приятно было бы схлестнуться с ним в споре. Она сразу угадала в нем скрытого противника, наделенного агрессивным, изощренным умом политика и гибкостью прирожденного дипломата.
Сегодня, непонятно отчего, Шарлотта испытывала какую-то болезненную нервозность, ее терзали странные предчувствия, словно в ее судьбе должны были произойти перемены. Она не считала себя готовой к этому и вовсе этого не желала. Она привыкла к своей жизни, как привыкают к старой удобной одежде, время убило в ней жажду новизны.
После короткой беседы все прошли в зал, где дамам были предложены легкие вина, а мужчинам – коньяк.
Шарлотта с Софи отошли в уголок и присели на диван, обитый вышитой тканью из Бовэ, подлокотники которого изображали сфинксов.
– Я вижу, вы добились своего, Софи? Вы счастливы? Кажется, ваша помолвка с Максимилианом – дело решенное?
– Похоже, так. А счастье… Наверное, оно никогда не бывает полным. Суть человеческой жизни не только в достижении определенной цели, но и в том, что он приобрел на своем пути. Я многое узнала, многое поняла. И потому не вправе роптать на судьбу.
Софи произнесла эти слова так трезво, потрясающе спокойно, как едва ли сумела бы сделать сама Шарлотта, и та ограничилась тем, что сказала:
– Я рада, что вы пришли к таким выводам, Софи.
Через некоторое время молодая женщина присоединилась к компании мужчин, среди которых был и Максимилиан, а к Шарлотте подошел господин Рюмильи.
Очевидно, он считал своим долгом оказывать новой гостье особое внимание, потому как предложил ей осмотреть дом и вызвался лично сопровождать ее.
Он повел Шарлотту через вереницу комнат, озаренных чарующим светом, струящимся из хрустальных люстр, с поблескивающими, как льдинки, подвесками.
От нее не укрылась мимолетная теплота его взгляда и та заинтересованность в разговоре, какую не могла скрыть холодноватая учтивость, с которой он старался держаться.
Господин Рюмильи привел Шарлотту в небольшую гостиную и сделал жест рукой, предлагая сесть, а потом указал на букет в высокой белой вазе.
– Цветы для вас.
Шарлотта изумленно улыбнулась. В ее доме редко появлялись букеты – почему-то они раздражали ее. Они словно служили напоминанием о том, чего никогда не было в ее жизни.
Она коснулась пальцами лепестков. От цветов веяло трогательной грустью. Божественные создания, жизнь которых искусственно поддерживается влагой; обреченные, распустившись, явив свою красоту миру, тут же умереть!
Потом перевела взгляд на собеседника. У господина Рюмильи было породистое жесткое лицо, густые седые, напоминающие львиную гриву волосы и внимательные голубые глаза, ни на мгновение не дающие догадаться, о чем он думает. Шарлотта знала, что Рюмильи – вдовец. Он слыл грозой своих подчиненных, жил очень замкнуто, хотя обладал большой властью в министерстве, и все время посвящал работе.
– Зачем? – спросила Шарлотта, поймав его пристальный взгляд.
– Потому что вы женщина.
Он произнес это спокойно и веско, почти без всяких эмоций, и Шарлотта промолвила во внезапном порыве отчаянной откровенности, какому хотя бы раз в жизни бывает подвержен любой человек, порыве, появление которого зависит не столько от того, в чьем обществе ты находишься, сколько от твоего внутреннего состояния в этот момент:
– Я не такая, как все!
Он согласно кивнул.
– Я слышал, вы очень умная женщина.
Шарлотта позволила себе усмешку.
– Женский ум – невеликое достоинство в глазах мужчин. Они куда больше ценят красоту.
– Что ж, верно. Но плениться женской красотой – несложная задача.
– Вы правы, – Шарлотта смотрела ему прямо в глаза. Она вдруг решила поднять столь долго опущенное забрало. – Для того чтобы по достоинству оценить ум женщины, надо самому быть человеком неглупым.
Он ничего не ответил, и во время внезапно наступившей паузы его лицо посветлело от каких-то мыслей.
– Это вы сделали интриганку из маленькой Софи? Видели бы вы, что она вытворяла в эмиграции!
Женщина засмеялась.
– Я? Вовсе нет! Просто я дала ей понять, что для женщины важно быть не только чувственной, но и разумной. Человек не может жить чем-то одним, он должен иметь что-то в резерве – тогда ему будет проще приспособиться к переменам.
Они сидели и беседовали около часа, пока не настала пора вернуться к гостям, Шарлотта наслаждалась явным интересом этого человека к себе и к их разговору. И хотя она знала, что это ровным счетом ничего не значит, да и не стремилась к тому, чтобы оно значило что-либо, ее сердце невольно размягчилось, и она впервые почувствовала укол совести за то, что проявила столько мелочной зависти и жестокой мстительности по отношению к своей сестре.
Шарлотта вспомнила, как Элиана, решив стать любовницей Максимилиана, в ответ на ее доводы сказала: «Пусть то, что я испытаю, будет кратким, как миг вхождения в сон, и не повторится никогда, все-таки это лучше, чем та пустота, в которой я пребывала так долго. Лучше страдания по минувшему, чем тоска о несбывшемся. Мне будет легче жить с этими воспоминаниями, воспоминаниями сердца и души».
«А ведь она была права», – подумала Шарлотта.
Она вспомнила свои мечты о встрече со счастьем, сейчас представлявшиеся глупой выдумкой, порожденной юношеским отчаянием, все то, что перегорело, чему суждено было стать заживо погребенным в ее душе, что она долгое время душила в зародыше.
