груди Люциана словно исчезло все тепло – земля ушла из-под ног, тьма затмила свет.
Он отвернулся и глубоко вздохнул, потрясенный реакцией своего тела. Ясно, что мириться с потерями он не умел. Как же ее удержать? Любовь смягчает женщину, однако его женщина была упряма и всего месяц назад поклялась, что не полюбит его никогда. Едва наркотическое действие удовольствия выветрится, она вспомнит. Пока промозглая сырость Драммуира держит их в гостинице, они отделены от большого мира волшебным заклятием, но скоро вернутся в Лондон, где в каждом углу таятся напоминания о социальной пропасти между ними…
Хэрриет тяжело дышала.
– Думаю, я распугала всех оленей, – хриплым, старческим голосом сказала она.
– Они бежали в страхе, – признал Люциан. – У тебя могучий рев.
Их взгляды встретились, и наступил один из тех моментов, когда люди смотрят друг другу прямо в душу и видят все насквозь. У Люциана подогнулись ноги, но старый рефлекс помог устоять, воздвигнув перед слабостью ледяную стену.
* * *
В тот вечер в гостинице «Бремор» Люциан убедил ее попробовать виски «Ройял Локнагар» и, когда Хэтти захмелела, отвел на второй этаж в номер, перенес на руках через порог и уложил на бугристую кровать. Он не заставил ее кричать. Он любил ее долго, нежно и держал так крепко, что каждый дюйм его горячей кожи прижимался к ней, в то время как он скользил в нее и выходил, заставляя умирать от желания. Хэтти провела руками по его спине, привлекая еще ближе, в глазах мужа вспыхнул дикий блеск, и он целовал ее до тех пор, пока она не перестала чувствовала, слышать, осязать что-либо, кроме него… Она вскрикнула от сладостного облегчения, и волны ее оргазма обвились вокруг Люциана в бесконечном ленивом танце. Внезапно он резко отстранился и со стоном кончил ей на живот, несколько смутив Хэтти.
Потом он вытянулся рядом, лежа на боку, и очерчивал заскорузлым пальцем неспешные круги вокруг ее пупка.
– Твой животик – самое мягкое, что мне довелось трогать.
Она подняла голову в приятной истоме.
– Мягче шелка?
– Да. Мягкий, словно мука.
– Как романтично.
Лицо его стало серьезным.
– Мальчишкой я совал пальцы в муку, когда женщины пекли хлеб, просто потому, что она мягкая, как шепот. Но твой животик… – Он слегка надавил, погрузив пальцы в податливую ямку.
– Пекли хлеб, – слабым голосом повторила Хэтти. – Иногда мне кажется, что ты смотришь на меня, как на кушанье.
Глаза его потемнели.
– Мне приходилось голодать, – признался Люциан. – Ты даже не представляешь, как я изголодался по тебе.
Когда он говорил такие вещи, ей немедленно хотелось снова заняться с ним любовью. Хэтти чувствовала, что именно этим они сейчас и занимаются, хотя слово «любовь» вызывало у нее тревогу. Люциан до сих пор не сказал, что любит, и этот факт угрожал ее блаженству, как враг, идущий на приступ.
Она коснулась прохладного, гладкого живота.
– Почему ты закончил сюда?
– Если я буду делать это в тебя, – сонным голосом пояснил Люциан, – то довольно скоро ты зачнешь ребенка.
Мысль о том, что она округлится и будет носить под сердцем дитя, принесла неожиданное, глубокое удовлетворение – то примитивное чувство, которое не поддается логике и живет исключительно в теле. Когда голова заработала снова, в груди защемило. Дитя привяжет ее к нему накрепко. У Хэтти перехватило дыхание.
– Вроде бы ты хотел наследника, – напомнила она, уставившись в потолок.
– Я не хочу делить тебя ни с кем, – признался он. – По крайней мере, некоторое время.
Он склонился к Хэтти, пристально глядя ей в глаза.
– Если только ты не хочешь поскорее стать матерью. Надо было спросить, да?
– Надо, – мягко ответила она. – Но так приятно быть желанной просто так.
Люциан перевернулся на спину, и оба уставились в потолок. Он коснулся ее руки тыльной стороной пальцев.
– Я хочу тебя, – сказал он.
Это было почти признание в любви. Щемящее чувство свилось в узел. Порой эти «почти» лишь привлекали внимание к отсутствию прямых поступков и признаний. Хэтти неподвижно лежала рядом с мужем, изнемогая от неуверенности. Совсем как за пятничным ужином, когда жаждала одобрения со стороны близких. К тому же именно она поклялась не любить его никогда-никогда, поэтому вряд ли ей стоило лелеять особые надежды. И все же Хэтти их лелеяла – такие огромные и туманные. Она всегда считала, что любовь – теплое, радостное состояние. Теперь же она словно балансировала на вершине горного хребта при сильном ветре, затаив дыхание и не зная, куда ступить и что сказать, чтобы не рухнуть в пропасть.
Вернувшись в Драммуир, Хэтти вскоре обнаружила, что у нее заканчиваются стеклянные пластины, дистиллированная вода и химикаты. Чтобы завершить свой проект, ей пришлось бы еще раз съездить в Сент-Эндрюс и купить все необходимое.
Последние три пластины она потратила на Энни с зонтиком и сейчас полоскала их в растворе под специальной красной лампой, устроившись в боковой комнатке. Сердце Хэтти билось так быстро, словно ей опять шесть лет и она разворачивает рождественские подарки.
– Люциан! – окликнула она мужа, который сидел в основной комнате над картой штолен.
Штора зашуршала. Хэтти сосредоточилась на пластине, где под воздействием раствора проявлялось личико Энни, словно призрак, обретающий плоть.
– Идеально, – сказала Хэтти. – Смотри, скорее смотри!
Сильная рука обняла ее за талию, и Люциан заглянул ей через плечо.
– Хорошо, – одобрил он, помолчав.
– Хорошо? По-моему, чудесно!
– Очень, – согласился он. – Только зачем ей банты и зонтик?
– Ты все еще придираешься к зонтику, – мягко попеняла она.
– Да нет, – возразил Люциан. – Но как ты вызовешь у публики жалость, если эти ребята не будут похожи на детей шахтеров?
Хэтти аккуратно положила пластину на стол и сняла защитные перчатки.
– Жалость мне не нужна, – заявила она. – Женщинам вроде Рози Фрейзер она тоже ни к чему.
– Отлично сказано, – пробормотал Люциан. – Просто я ожидал увидеть другое.
Она обернулась и посмотрела ему в глаза.
– Думаешь, лондонцы, которые придут на мою выставку, не знают, что в шахтах все еще используют детский труд?
– Мы все это знаем, – ответил он.
– Знаем, – согласилась Хэтти. – Точно так же мы все знаем, что есть люди, которые останутся в работных домах навсегда, что на улицах голодают дети и старики. Однако мы научились не только игнорировать их – хуже того, мы принимаем подобное положение вещей. Как думаешь, почему это происходит так легко?
– Либо нам самим нелегко живется, – предположил Люциан, – либо нам просто плевать.
Она покачала головой.
– Возможно, однако есть и другая причина. Иногда мы смотрим на страдающих собратьев и видим, что они
