Мужики вышли. В камере остались Вознесенский и священник.
– Разве вы вчерашних газет не читали? – спросил поп, теребя четки.
– Не читал. А что случилось?
– В Ярославле эсеры подняли мятеж. Нынешняя власть опасается поддержки мятежа бывшими офицерами. Да и союзники-чехи спешат на подмогу мятежникам.
– Вот как… Но я из армии уволился.
– Уволились не уволились, а в душе-то вы офицер. Они вас в покое не оставят.
– Вот черт!
– Вам не черта, батенька мой, надо поминать теперь, а только лишь Господа Бога нашего.
– Простите, батюшка.
– Бог простит.
Со стороны площади перед зданием, где находился сейчас Владимир, слышались шум, голоса. Владимир влез на лавку и сквозь зарешеченное окошко увидел, что на площади идет построение одетых в штатское, но вооруженных людей.
«Собирают отряды для подавления мятежа, – понял он. – Дело плохо. В такой критической ситуации с арестованным возиться не станут. Тюрем у новой власти нет, содержать арестованных не на что. Неужели – расстрел?»
Все эти мысли неслись в голове у Вознесенского вихрем. Время шло – на допрос не вызывали. К вечеру на площадь прибыла крытая машина, добровольцы забрались в кузов. Машина с шумом уехала – площадь опустела. Стремительно стало темнеть.
Когда раздались тяжелые шаги в коридоре и дверь, лязгнув, открылась, Владимир и поп разом поднялись и оборотились в сторону тусклого света, сочившегося из коридора.
– Поп, на выход!
Батюшка кивнул Владимиру и, шепнув: «Господь с тобою!» – вышел.
Владимир слышал, как в конце коридора кто-то сказал:
– Еще раз намекнешь в проповеди про власть антихриста, пеняй на себя!
– Вознесенский! Руки за спину!
Руки за спиной крепко стянули, вывели на пустой темный двор.
– Куда меня? – спросил Вознесенский, видя, кроме своего тюремщика, еще и бородатого солдата с винтовкой.
– Куда, куда! На кудыкину гору… – отозвался тюремщик и отошел к солдату. Закурил.
В эту минуту Владимир вдруг ясно почувствовал, что и самому тюремщику не по душе эта ситуация, и солдату бородатому, который по годам наверняка был ровесником Владимира, все это как-то не с руки. И горе матери, и боль отца, и отчаяние Сонечки Кругловой – все это он охватил разом, чувствуя за всех и понимая, что, при всей нелепости ситуации, никто ничего не может изменить и ему сейчас никто не в силах помочь, разве что ангел-хранитель.
– Этого куда? – спросил солдат. Спросил негромко, но Владимир услышал.
– Отведи в лесок и… в расход.
Эта короткая фраза ничего не добавила к силе того, что он чувствовал сейчас, лишь что-то оборвала. Словно с нее начиналось уже нечто другое, более важное.
Сейчас его поведут, и дуло винтовки будет смотреть в спину… А потом для него настанет что-то другое, а здесь все останется как было, только уже без него.
– Пошли, – буркнул солдат, и они направились мимо слепых темных домов, мимо черных силуэтов рябин и черемух в палисадниках. И Владимиру приходили такие странные мысли, что вот – и станция называется Пречистое, и последний день он провел не с кем-нибудь, а с деревенским батюшкой, и что жизнь, испытывая, напоминает ему, что он не один сейчас. Неужели – все? И это – прощание? Только бы в последний момент не сломаться, не заплакать, не попросить… Этого Владимир боялся больше всего. Поэтому он не заговаривал с солдатом, не просил закурить. А впереди темнел лес. Как знакомы эти места. Сейчас прямо лесом, лесом, и дальше – Любим…
Когда кончились дома и конвоир с арестованным вышли на открытое место перед тем, где начаться лесу, вдруг подумалось: а если побежать? Прыгнуть в сторону, потом бежать, петляя… Но руки связаны – шансов мало… Мысль, допущенная в голову, бешено застучала в висках, и одновременно остро, всем существом Вознесенский понял, как хочет жить. Запахи близкого смешанного леса, травы, реки властно и неумолимо врезались в сознание, будоражили и звали. Еще только вчера ночью он обладал прекрасной девушкой, которая любила его, а сегодня его тело будет лежать среди кустов, никчемное, брошенное на растерзание волкам и воронам.
– Стой! – вдруг остановил его солдат.
Владимир понял, что момент упущен.
– Ты из каких Вознесенских? Не любимский ли?
– Батюшки отца Сергия старший сын. А ты… земляк? – Маленькая надежда светлячком блеснула в темноте.
– Да вроде… Володька, что ли? Звонарь троицкий?
У Владимира горло перекрыло. Он не смог ответить, только кивнул.
– Я пацаном к тебе звонить бегал на Пасху, – разулыбался вдруг солдат. – Батюшка твой всем трезвонить позволял в праздник, не то что в соборе… Повернись-ко.
Солдат разрезал штыком веревки.
– А на Пасху-то перед храмом бочки горели… красота! Нигде так нет, как у нас в Любиме! – радостно продолжал бородатый.
Владимир молчал, все еще не веря в чудо.
– Ты, земляк, слышь, лесом иди. Леса-то здешние знавал?
– Охотник.
– Я стрельну пару раз, не бойсь. Ежели охотник – не заблудишься. На-ко.
И конвоир сунул в ладонь Владимиру кисет с махоркой и спички.
– Чей ты? – спросил Владимир уже с опушки. – За чье здоровье свечки ставить?
– Егор я, исправника Богдана Аполлоныча Сычева бывший конюх! – ответил солдат.
Должность городничего была упразднена в 1862 году в результате судебной реформы.
