Через несколько мгновений им уже пришлось защищать свои жизни. Капитан баркаса, стоявший за штурвалом, повернул к берегу. Он знал, что их единственный шанс – высадиться и сражаться на суше.
Сенред не имел ни малейшего желания сражаться с голодными французами, не за этим он ехал в Париж. А ведь он был уже совсем недалеко от цели.
Как только баркас коснулся днищем прибрежной гальки, Сенред спрыгнул в воду. Обернувшись, он увидел, что экипаж пока еще сдерживает напор нападающих. Будь капитан поумнее, он откупился бы от этих несчастных, отдав им часть провизии, но Сенред знал, что этого не произойдет. Они будут сражаться, пока одна сторона не вырежет другую.
Он взбежал на прибрежный холм и, оглянувшись в последний раз, увидел лежащий на боку баркас и сражающихся противников. В следующий миг он бросился бежать прочь.
Аржантей располагался на берегу петляющей по долине Сены севернее Парижа. День выдался теплый. Вспотев от быстрого подъема по склону прибрежного холма, Сенред увидел широкую каштановую аллею и в самом ее конце – монастырь.
При виде монастыря его охватило какое-то зловещее предчувствие. Что-то было не так. У главных ворот, где в любое время дня толпилось много просящих подаяния, сейчас не было ни души. Перед воротами валялся фургон с отломанным колесом. Монастырь имел явно необитаемый вид.
Пробежав несколько последних шагов, Сенред очутился у дубовой двери, схватился за узловатую веревку и дернул ее, чтобы позвонить в колокол.
– Есть кто-нибудь? – закричал он. – Во имя Отца и Сына, откликнитесь!
Отзвонив, колокол замолчал, и наступила тишина. Только, кружась возле каштанов, щебетали какие-то птицы, да где-то в окрестных полях мычала корова. Сенред положил руки на деревянную дверь и прижался к ней головой.
«Монахини еще не могли покинуть обители, – подумал он. – Если судить по словам монаха, епископ должен получить разрешение на закрытие монастыря. А на это наверняка понадобятся многие месяцы».
Наконец зарешеченное окошко в двери открылось, и за железными прутьями показалось чье-то лицо.
– Монастырь закрыт, – сказал женский голос.
– Сестра. – Сенред попытался рассмотреть, кто именно стоит за решеткой, но прутья были расположены так, что заглянуть внутрь оказалось невозможно. Он только знал, что это не Элоиза, не ее голос. – Я хочу поговорить с аббатисой, – умоляюще произнес он. – Передайте ей, что ее хочет видеть Сенред. Она знает меня по нотр-дамским коллежам.
Это было единственное, что он мог придумать.
Голос сказал:
– Вы что, не слышали? Монастырь закрыт по велению епископа и аббата Сен-Дени.
Сенред изо всех сил трахнул кулаком по двери, и при всей своей прочности она задрожала. Женщина испуганно вскрикнула.
– Немедленно пойдите и приведите аббатису, или я сорву эту проклятую дверь с петель!
Тень по ту сторону исчезла. Сенред, закрыв глаза, вновь прислонился к двери.
Стало быть, это правда. Этот грязный мерзавец в епископской мантии и впрямь намеревается изгнать всех монахинь, чтобы, получив какое-то жалкое возмещение, они вернулись к светской жизни.
Сенред потер глаза рукой. Но в таком случае он может спасти ее. Если дело обстоит именно так, как он предполагает, могут осуществиться все его надежды. Отныне Элоиза свободна от церкви. Свободна от Абеляра. Они могут вместе поехать в Бретань и забрать ее сына у сестры Абеляра, а затем поселиться где-нибудь вместе. Для них открыт и Рим, и Англия. Его горло как будто стянули железные обручи, он едва мог дышать.
Сенред вздрогнул и весь напрягся, когда услышал изнутри знакомый нежный голосок.
– Так это в самом деле ты, мой добрый друг Сенред? Мы так давно с тобой не виделись, и вот ты здесь.
Он чувствовал, что весь дрожит. Элоиза так близко, но он даже не может видеть ее через решетку. На какой-то миг у него мелькнула мысль засунуть пальцы внутрь и вырвать пару железных прутьев.
– Элоиза, – шепнул он. – Стало быть, все-таки есть бог на небесах.
– Ш-ш. – Сенред догадался, что она повернула голову так, чтобы видеть его через решетку. – Ты напугал бедную привратницу.
– Ради всего святого, скажи, что они с тобой сделали.
После короткого молчания послышался печальный вздох.
– Ах, друг мой, ты даже не можешь зайти внутрь. Тут слишком много глаз и ушей, которые ловят каждое наше движение, каждое слово, стремясь уличить нас в чем-то постыдном. И вот являешься ты, мой дорогой друг, полный такой жалости и заботы, что даже угрожаешь взломать входную дверь.
– Ты знаешь, я никогда не мог жалеть тебя.
– Правда? – В ее голосе послышался грустный смешок. – Да, конечно. Иногда, случается, я жалею саму себя. А это нехорошо.
– Элоиза…
Она прервала его:
Чтоб не точила тебя безмолвная боль, пусть польются
Горькие песни твои из сладостных уст предо мною.
Мы до предела дошли… Дальше идти запрещаю тебе…[12]
– Я не могу, – сдавленным голосом произнес Сенред. – Я не в состоянии сейчас читать стихи.
– Но ты же знаешь эти строки из «Энеиды», когда Юпитер обращается к Юноне? Дорогой Сенред, ты должен помнить эти строки. – Элоиза помолчала немного, затем добавила: – Но, вероятно, мне не стоит напоминать о тех незаслуженных горестях, которые мне принес Вергилий.
– Я слышал, но не могу поверить в то, что Сюгер собирается выгнать всех монахинь…
Ответом ему послужило молчание.
– И что желающие могут вернуться к светской жизни, – поспешил он продолжить. – Покинь же монастырь, пойдем вместе со мной. Я буду любить тебя и заботиться о тебе, как всегда обещал.
– Сенред…
Он ухватился за прутья, всерьез намереваясь вырвать решетку. Если бы только он мог ее увидеть.
Сенред скорее почувствовал, чем увидел, что она подалась назад.
– Нет, я приняла святой обет по его велению и не могу отречься, – шепнула она. – Ты был рядом с ним, я знаю. Ты видел все, от начала до конца. Нет, я не покину церкви.
– У меня есть деньги, ты не будешь ни в чем знать нужды. Мне нужен лишь день-другой, – взмолился он. – Я достану столько денег, что мы сможем безбедно жить где-нибудь подальше отсюда. Если хочешь, Элоиза, я отвезу тебя с сыном в Рим.
– Дорогой Сенред. – Он почувствовал, как под ее рукой нагрелась решетка. – Пьер знает о нашем положении. Он небогат, но предложил отдать нам «Параклет». Ту самую часовню, которую выстроил в восточных горах. Говорят, правда, что она сильно пострадала от рук школяров, поэтому он уехал в Бретань, чтобы стать там аббатом. Но мы сможем обосноваться там. Со мной готовы поехать многие наши монахини. Конечно, мы будем жить очень бедно, но нас это не пугает.
