— Знает.
— Он любит только себя!
— Он любит Габриэль — больше, чем себя. — Глаза Манон вдруг ярко вспыхнули. — Но он разрушит ее жизнь своей любовью. Я слышала. Он сказал это…
— Манон, вам нельзя волноваться.
— Он сказал, уходя от меня, что собирается уничтожить человека, который, по его мнению, присвоил себе то, что Жерар считал самым дорогим в своей жизни! Любовь Габриэль — вот что он ценит больше всего! Жерар убьет… убьет человека, которого она любит!
— Вы расстроены, Манон… и слабы. У вас — галлюцинации.
— Non. Я знаю, что он собирается сделать. Ты должна остановить его, Мари! Я… я не могу иметь на совести еще одну смерть.
— Манон…
Мари обернулась на звук открываемой двери. Это вернулся доктор Торо. Она облегченно вздохнула:
— Доктор даст вам успокоительное.
— Non. Je t'en prie… Я умоляю тебя твоими же собственными словами, теми, которыми Жерар сумел обмануть меня. Отправляйся к Габриэль… предупреди ее… скажи, она должна остановить Жерара. Она должна.
Открылась дверь, и Мари обеспокоенно обернулась в сторону вошедшего доктора Торо. Он подошел к кровати и с тревогой посмотрел на Манон.
— Что произошло?
— Мари… отправляйся… обещай мне.
Доктор мягко сказал:
— Вам надо отдохнуть, Манон.
— Мари, отправляйся… пока еще не поздно!
Доктор, немного сконфуженный, повернулся к Мари.
Выражение его лица заставило ее ответить.
— Хорошо, Манон. Я пойду.
— Сейчас…
— Oui, если доктор побудет с тобой.
— Мари… — Глаза Манон загорелись лихорадочным блеском. — Скажи Габриэль… скажи, мне очень жаль отправлять тебя с таким известием. Скажи, я разделяю ее страдания, потому что я тоже любила Жерара, который… который готов отдать себя целиком только ей одной. Скажи ей, я бы хотела…
Ее голос ослаб. Она прикрыла глаза, и слезы потекли по щекам.
Мари отошла в сторону, чтобы уступить место склонившемуся над ней доктору. Повернувшись с удивительной для ее возраста легкостью, она закрыла за собой дверь.
Бертран услышал легкие шаги в мрачном коридоре, который вел к его камере. Бертран в отличие от Уитни был избавлен от муки полной изоляции одиночного заключения. Напротив, соседние камеры были заполнены товарищами с «Рептора», и этот факт немало облегчал его существование.
Изуродованное лицо Бертрана исказилось от переживания. Он так ничего и не знал о судьбе капитана. В ответ на попытки разузнать что-либо о нем охранники, связанные с Пуантро, отвечали, что по особому распоряжению губернатора он помещен в отдельную камеру в противоположном конце тюрьмы с целью помешать им организовать коллективный побег. Они также заявили, что губернатор надеется с помощью капитана собрать компрометирующий материал на Лафитта. Бертран понял, что у этих людей он никогда ничего толком не выяснит, но даже не это тревожило его.
Бертран был обеспокоен тем, что капитан содержался в удаленной части тюрьмы, где, если Пуантро задумает какое-либо злодейство, не окажется ни одного свидетеля. За время, которое он здесь находился, ему стало ясно, что сбежать отсюда без чьей-либо посторонней помощи невозможно. Портер продолжал казнить себя за то, что он, не желая того, якобы помог расставить капитану ловушку, которая привела к провалу всей операции.
И еще одна мысль мешала Бертрану спать по ночам. Он знал, что Клариса сходит с ума от неизвестности, не имея никаких сведений о его судьбе. Он горько сожалел, что никогда не говорил, как любит ее и гордится ею, как благодарен за ее верность. Он мучился, зная, что Клариса безответно влюблена в капитана, а из-за него ее страдания увеличиваются вдвое.
Шум в соседней камере усилился, вернув Бертрана к реальности. Однако, когда шаги раздались совсем близко, он отошел в глубь камеры и увидел женщину, к встрече с которой был совершенно не готов…
— Мадемуазель Дюбэй!
Подойдя к решетке, отделявшей его от маленькой хрупкой фигурки, Бертран обеспокоенно спросил:
— Что вы здесь делаете? — Он посмотрел поверх нее. — Вы одна? Вам разрешили ходить по этим коридорам без сопровождения охранника?
Матрос, находившийся с ним в одной камере, отошел к противоположной стене, чтобы дать им возможность поговорить наедине, но дочь Жерара Пуантро молча стояла около решетки, не в состоянии вымолвить ни слова.
Тогда начал Бертран:
— Вы видели капитана? С ним все в порядке?
Габриэль собралась с силами.
— Нет, я не видела его. Я не могла… — Слова давались ей с трудом. — Но с ним все в порядке.
— Вам опасно разгуливать по тюрьме одной.
— Никто не осмелится сделать что-нибудь с дочерью Жерара Пуантро.
Эта фраза была произнесена спокойно, без эмоций. В ответ Бертран только вздохнул.
— Что вы здесь делаете? — повторил он свой вопрос.
Габриэль помолчала, не зная, как ответить, затем подошла ближе. Внезапно Бертран подумал, что он только из-за имени, которое она носила, относился к ней с таким же предубеждением, с каким многие относились к нему.
Нет, Габриэль Дюбэй не была копией своего отца. В этом он был уверен теперь, как никогда ранее.
Его голос стал мягче, и он снова спросил:
— Почему вы пришли сюда?
— Я… я на самом деле не знаю… — Она вздрогнула. — Я не знала, где еще смогу найти друга.
«Друга… — подумал Бертран. — Да, она им была».
— Бертран, я должна знать правду! — страстные слова Габриэль показались немного резкими. — Я не знаю, чему теперь верить! Отец утверждает, что не виноват в тех преступлениях, в которых его обвиняет Роган. Я видела его глаза. Они были искренни, и в них была боль, потому что я стала сомневаться в нем. Однако я помню глаза Рогана и его голос. Он… Помогите мне выяснить правду. — Я не могу сказать, Габриэль, кому вам надо верить. Верно одно — капитан невиновен в том, что заставило его вести жизнь изгнанника. Но именно ваш отец несет ответственность за допросы с пристрастием и за пытки капитана, как, впрочем, и за смерть его друга, первого помощника.
— Нет…
— Правдой является и тот факт, что ваш отец сотрудничает с Гамби в нападениях на американские торговые корабли.
— О нет!
— Извините.
— Я не знаю, что делать, Бертран. Он мой отец. Я люблю его.
— Вы ничего не сможете сделать.
— Ничего…
Эта мысль застряла у нее в голове. Габриэль резко отвернулась. Прежде чем уйти, она повернулась к нему еще раз и с трудом выговорила:
— Спасибо.
Запах мочи и нечистот ударил в нос Жерару Пуантро, когда он высыпал на стол в задней комнате портовой таверны содержимое своего кошелька. Золотые монеты засверкали, отражая свет висевшей наверху лампы. Трое мужчин, стоявших напротив него, жадно глядели на деньги, пока он говорил:
