В походе он сбросил вес, отчего мускулы выделялись еще рельефнее. Его шея и грудь были сильно загорелыми, а ноги и низ живота цвета слоновой кости. Сделав два шага назад, Патрик оказался в постели.
Эльке начала лихорадочно сбрасывать с себя одежду, отрывая пуговицы отцовской рубахи. Она бросила ее на пол, туда же вскоре полетело и все остальное.
Его дыхание стало шумным.
– Боже, как ты прекрасна! Остановись, дай мне посмотреть на тебя.
Эльке всегда немного стеснялась своего тела. Теперь же, видя восхищение в его глазах, она забыла о своих комплексах. Подняв руки, она вытащила булавки из волос, и они свободно упали ей на плечи. Затем неожиданно повернулась к нему спиной, наклонилась и собрала свои вещи, отлично сознавая, какой вид ему открывает.
– Иди сюда, пока я не умер от желания, – хрипло простонал он.
Эльке бросила свои вещи на кресло и, дразня его чувственным покачиванием бедер, нырнула в постель. Она ждала этого мига полжизни, но ждать еще хотя бы секунду возможности уже не было.
Прильнув к нему, она начала покрывать его лицо поцелуями, начиная со лба, исследуя каждый миллиметр, прежде чем оказаться у его губ. Он жадно ринулся ей навстречу. Все прежние их поцелуи были целомудренными по сравнению с тем, что творилось сейчас.
– Это пытка, – простонал Патрик, и его дыхание перешло в хриплые всхлипы. – Не иметь возможности сделать то, что хочешь. Рана не позволяет мне это сделать.
– А что ты хочешь?
– Я хочу почувствовать твои груди у себя во рту. Она притворилась возмущенной.
– Обе сразу?
– Если обе, то это было бы самое лучшее. Испытывая острые восхитительные покалывания по всей коже, Эльке приподнялась над ним и приблизила сосок к его рту. Он принялся ласкать его губами, сначала нежно, затем все судорожнее и судорожнее.
– Теперь другую, – прошептал он, не поднимая головы.
Это было уже слишком.
Этого было так недостаточно.
Вытащив нежный бутон из его рта, она приподнялась и широко раздвинула ноги.
Патрик никогда не думал, что любовь и желание могут так сильно переплетаться друг с другом, что невозможно даже узнать, где начинается одно и кончается другое. Он никогда не представлял, что одновременно могут соединяться и души, и тела. Он никогда не знал страсти такой, как эта, и все было для него теперь новым, как если бы он занимался этим с женщиной в первый раз.
Эльке двигалась медленно и нежно, а он тоже – насколько мог – приподнимал свои бедра. Ее голова была откинута назад, глаза закрыты. Она отдавала этому акту любви себя всю.
Все, не надо больше. Оставим их, читатель. Они полетели за край небес, чего же еще ожидать от судьбы?!
Патрик сидел на краю операционного стола, с любопытством наблюдая, как доктор Вортон разбинтовывает его грудь.
– Ну, как там у меня? – спросил он, когда последний виток бинта был снят и открылся шрам, отороченный черными стежками.
Вортон осмотрел рану, и его аскетическое лицо осветила довольная улыбка.
– Очень хорошо. Вероятно, вас лечил очень хороший доктор. Швы снимем сегодня.
– А как скоро я смогу ездить верхом?
Вортон взял правую руку Патрика и слегка ее крутанул. Патрик поморщился.
– Больно? – спросил Вортон.
– Немного.
– Я не удивлен. Чтобы достать пулю, пришлось рассечь мускул. Я бы советовал вам пару недель подержать руку на перевязи. Разумеется, если вы хотите поскорее вернуться на свое ранчо…
Патрик пожал плечами. Разве он мог признаться доктору, как сильно хочет подольше остаться здесь, с этой женщиной, которая не является его женой.
– У меня очень хороший управляющий. Еще две недели, вы сказали?
– Это было бы хорошо.
Вортон повернулся, чтобы взять со стеклянного столика необходимые инструменты.
Патрик почувствовал огромное облегчение. Еще четырнадцать дней рая, а потом… Он твердо решил попросить у Шарлотты развод. Но это будет потом, а впереди еще четырнадцать дней. Ну конечно, и ночей тоже.
– Мы с Эльке можем перебраться в отель? Вортон аккуратно снимал швы маленькими ножницами.
– Если я позволю вам это сделать, Милдред снимет с меня кожу, с живого. Ей так нравится общаться с Эльке, я не говорю уже о том, что ваша жена прекрасно готовит.
– Ну если мы не доставляем вам слишком много хлопот, то, я знаю, Эльке тоже была бы рада здесь остаться.
– Тогда договорились.
Несколько минут спустя с правой рукой на перевязи Патрик вошел в их с Эльке комнату.
– Как все прошло? – спросила она.
– Генри снял швы. Он сказал, что скоро я смогу возвратиться на ранчо.
– Как скоро?
– Через две недели.
Патрик ожидал, что Эльке запляшет от радости. Вместо этого она ударилась в слезы.
– О нет, – прошептала она, зарывшись лицом в руки, как будто он сообщил ей ужасную новость.
– Можно вернуться и раньше, если ты так торопишься.
– Я вовсе не тороплюсь. Можно подумать, что ты не знаешь, что я вообще не хочу уезжать отсюда.
– Я знаю, все знаю. Да, это будет не легко, разговор с Шарлоттой обещает быть трудным, но это надо сделать.
– О каком разговоре с Шарлоттой ты говоришь?
– Я собираюсь просить ее о разводе. – Своей здоровой рукой он потянулся к Эльке, но она уклонилась.
– Не надо меня трогать. Потому что, если ты прикоснешься ко мне, я не смогу сказать тебе то, что собиралась сказать, а сказать это надо. Дело в том, что, как только мы возвратимся на ранчо, я собираюсь уехать.
Патрик, потрясенный, смотрел на нее.
– Но я думал…
– Я знаю, дорогой, что ты думал, потому что я думала то же самое. Но, посмотри сам, как я могу остаться? Чтобы каждую ночь ты, дождавшись, когда уснет Шарлотта, прокрадывался в мою комнату? Мы оба знаем, что так оно и будет. У нас остались две недели любви. Эти последние две недели будут самыми лучшими в моей жизни. Они будут принадлежать нам. Вся остальная твоя жизнь принадлежит жене.
– Но мы должны рассказать Шарлотте правду. Она слишком горда, чтобы быть замужем за человеком, который любит другую.
Эльке кулаком вытерла слезы.
– Ты не можешь отослать ее в Натчез на позор. После того как ты ее отвергнешь, она не будет нужна никому. А мы оба знаем, что жить без мужчины она не может. Ее жизнь будет разрушена.
– А как насчет моей жизни, и… твоей? Разве мы не заслуживаем счастья? Если ты не хочешь оставаться на ранчо, мы можем уехать куда-нибудь еще и начать новую жизнь.
– И ты что, действительно думаешь, что сможешь жить в мире с самим собой, если я позволю тебе это сделать? Мне ли не знать, как много значит для тебя ранчо! Оно у тебя в крови.
– Это ты у меня в крови. Ранчо гроша ломаного не стоит, если я не смогу разделить его с тобой.
