Лора с нетерпением слушала эту болтовню о живописцах и об их картинах. Но мистер Керсталь-сын заметил ее нетерпение и поспешил ей на помощь.
— Леди Джослин очень желала бы посмотреть на картины, которые у вас здесь разбросаны по комнате, милый папа, — сказал он. — Позвольте нам взглянуть на них.
Старик улыбнулся и утвердительно кивнул.
— Вы увидите, что это приличные, джентльменские картины, — сказал он. — Вы увидите, что они более или менее джентльменские.
— Вы точно знаете, что никогда не писали портрета с некоего мистера Дунбара? — серьезно произнес его сын, наклонясь при этих словах к самому уху старика. — Постарайтесь, папа, вспомнить, не писали ли вы портрета Генри Дунбара, сына Персиваля Дунбара, знаменитого банкира?
Мистер Керсталь-отец, который не переставал улыбаться, кивнул головой в знак согласия, щелкнул языком, почесал голову и, казалось, погрузился в глубокую думу.
У Лоры снова появилась надежда.
— Я помню, что я писал портрет сэра Джаспера Ривингтона, который был лорд-мэром… в каком же это было году… нет, не припомню… знаю только, что я писал его во всем параде! Да, сэр, ей-ей, в его официальном одеянии; он желал, чтобы я его изобразил выглядывающим из окна золотой кареты, чтобы я изобразил, как он раскланивается с народом, и чтобы на заднем плане красовался непременно купол Св. Павла; но я ему сказал, что эта идея неисполнима, я ему сказал, что это невозможно, я…
Лора с отчаянием взглянула на мистера Керсталя-сына.
— Можем мы взглянуть на картины? — сказала она. — Я уверена, что узнаю портрет отца, если только он сохранился каким-нибудь счастливым случаем.
— Так начнемте же сейчас, — отрывисто сказал художник. — Мы будем рассматривать ваши картины, папа.
Бесчисленное количество картин без рам и неоконченные эскизы валялись во всех углах комнаты; иные были приставлены к стене; другие разбросаны на столах, третьи нагромождены на полках. Густые слои пыли покрывали все эти художественные произведения.
— Здесь когда-то была комната ужасов, — весело сказал мистер Керсталь-сын. — Сюда он всегда бросал неудавшиеся или неоконченные картины, эскизы будущих произведений, и то, что ему не удавалось продать, и всякий негодный хлам из мастерской.
Тут была огромная коллекция произведений мистера Керсталя-отца, очень классических и неинтересных; тут были этюды с натуры, уродливые, некрасивые фигуры, набросанные карандашом и мелом; были до крайности приличные портреты джентльменов; но бедная Лора тщетно старалась найти портрет своего отца, тщетно искала среди всевозможных лиц строгое, холодное лицо Генри Дунбара, каким она себе представляла его в молодости. Тут были портреты пожилых дам с пышными головными уборами и улыбающихся молодых девушек с невинными короткими тальями и с цветами, грациозно выдававшимися на белом фоне их атласных платьев; тут были портреты сердитых пасторов, знаменитых столпов церкви и парламентских ничтожностей с либеральными биллями в руках и напряженно сжатыми губами, как бы говорившими, что они решились провести свое предложение или умереть в палате. Было также несколько портретов молодых людей в мундирах с воинственной наружностью, грозно смотрящих из-за высоких галстуков; на заднем плане этих портретов непременно красовались пирамиды пушечных ядер и в воздухе лопались бомбы. Лора тяжело вздохнула: между всеми этими портретами не было ни одного, который хоть несколько напомнил ей строгое, но прекрасное лицо ее отца.
— Боюсь, что портрет моего отца потерян или уничтожен, — сказала она с грустью.
Но мистер Керсталь-сын не хотел этого допустить. Чернобородый художник в замаранной краской блузе не устоял перед обворожительной прелестью леди Джослин и во что бы то ни стало хотел найти то, что она искала. Он задыхался от пыли, но готов был еще столько же проглотить ее, лишь бы доставить удовольствие прелестной леди.
— Не надо отчаиваться, леди Джослин, — весело сказал он, — у нас еще остались две полки для осмотра. Не начать ли нам вот с этой?
Он встал на стул и снял с полки целую кипу картин, еще грязнее прежних. Он положил их на стол рядом с мольбертом своего отца и, обтирая их большим, изорванным шелковым платком, выставлял на показ на мольберте. День был светлый, ясный, и потому не было недостатка в свете.
Мистер Керсталь-отец заинтересовался деятельностью своего сына и следил за молодым человеком с улыбкой и беспрестанным киванием головы, ясно выражавшими его удовольствие.
— Да, это приличные, джентльменские портреты, — говорил старик, — никто не может у них этого отнять. Пускай там себе восстают против меня в академии, пускай отказывают в принятии моих картин на выставку, но никто не посмеет сказать, что мои картины не джентльменские. Нет, нет. Возьми чашку с водой и губку, Фред, и смой с них пыль. Мне приятно снова взглянуть на них, сэр. Ей-ей, сэр, я рад, что опять их вижу!
Мистер Фредерик Керсталь послушался, и картины значительно выиграли от прикосновения к ним сырой губки. Операция эта была довольно медленная; но Лора не проявляла нетерпения, ибо желала подробно рассмотреть каждую картину.
Старик очень повеселел при виде своих старых произведений, и начал называть имена их сюжетов.
— Это депутат Слоптона, — говорил он. — Портрет готовился в подарок, но условная сумма не была внесена, и он остался в моих руках. Я не помню, как звали этого депутата; у меня память не так-то хороша, как прежде, но город назывался Слоптон — да, да, Слоптон… Это я помню.
Молодой Керсталь снял с мольберта представителя Слоптона и выставил другой портрет. Но он так же, как и предыдущие, не имел никакого сходства с лицом, которое отыскивала Лора.
— Я этого также помню, — воскликнул старик с восторгом. — Он был офицером на службе ост-индской компании. Я его помню; он действительно был ловкий малый. Он заказал мне этот портрет для матери, заплатил треть денег при первом сеансе, а более я не видел от него ни гроша. Он уехал в Индию, пообещав выслать мне деньги с будущей почтой; но я после этого ничего не слыхал о нем.
Мистер Керсталь убрал индийского офицера и выставил новый портрет.
Сэр Филипп, сидевший близ окошка и не очень внимательно смотревший на выставку, теперь невольно воскликнул:
— Что за прекрасное лицо!
Это действительно было прекрасное лицо — веселое, молодое, гордо смотрящее на свет — чудное лицо, с некоторым оттенком надменности в изгибе верхней губы, резко выдававшейся из-под густых темных усов, щегольски закрученных кверху. Подобное лицо мог иметь временщик, любимец могущественного короля, какой-нибудь Сен-Марс на вершине своего могущества, или Букингам, когда он с торжеством подходил к трону Людовика XIV, рассыпая по полу бриллианты и алмазы и встречая взгляды Анны Австрийской, полные любви и нежности. Подобное лицо мог иметь только любимец счастья, баловень судьбы, презиравший всех на свете, считавший себя выше всех и всего. Но Лора Джослин покачала головой при взгляде на этот портрет.
