— Когда мы вернемся домой, помоги нам Аллах, я прикажу ювелиру сделать тебе новый, серебряный, — сказала она.
Я рассмеялся. Это было глупо. Так же глупо, как мое обещание купить коралловую сережку для старого Пьеро. Где он сейчас, спит в окружении рыб? Я потерял свой шанс отблагодарить его, как и многое остальное.
Я сжал катетер в руке и отвернулся. Медь была теплой от тепла ее руки.
Есмихан больше не могла уснуть.
— Ты ждешь, что я смогу заснуть, после того что ты мне рассказал? — спросила она. — Как я могу спать после этого?
Однако она не отказалась от еды. Она жевала ягоды шелковицы, а другой рукой срывала ветку за веткой, собирая ягоды.
— Я много ем, когда волнуюсь, — извиняющимся голосом пояснила она.
— Госпожа, вы всю свою жизнь провели под наблюдением тех, кто испытал подобные мне мучения. — Вдруг я почувствовал себя уставшим, как никогда в моей жизни. Пережитое за эти шесть месяцев вдруг навалилось на меня.
— Но я никогда не знала об этом, — запротестовала она, — мне никогда не рассказывали подобных вещей.
— Вы, видимо, предполагали, что люди так рождаются.
— Возможно, да. А почему бы и нет?
— Нет, они такими не рождаются.
— Не злись на меня. Ты не можешь злиться на меня за мое невежество.
— Нет. Я не злюсь. Просто устал. Давайте спать.
Она продолжала жевать. Наверное, это было от волнения. Что еще может заставить человека так долго пережевывать ягоды?
— Но я не знаю, как мне успокоиться, — причитала она.
— Сон вам поможет — на некоторое время.
— Все эти годы я думала…
— Это были мысли маленькой рабыни, не знающей жизни.
— Я не думала, что все это так ужасно. Я не знала ни одной девушки, которая бы голодала или дрожала от холода в гареме.
— Может быть, они специально ограждали вас от этого.
— Я думала, что в гареме всем хорошо. Мы были со всеми добры: хотя их отцы иногда били их. Посмотри, даже Сафи…
— Да, давайте рассмотрим для примера Софию Баффо.
— Когда-нибудь она станет матерью султана. Она не сможет вернуться в Италию.
— Конечно, нет.
— И я думала, что так же получается со всеми рабами, и никто не будет жаловаться. Ты так не думаешь?
— Госпожа, в данный момент я жалуюсь на недостаток сна.
— Но я пытаюсь разобраться, чем я могу тебе помочь.
— Я бы восхищался вашими благородными помыслами, если бы они не мешали спать — вам и мне, — так как нам предстоит пройти довольно большое расстояние днем, если мы хотим когда-нибудь добраться до цивилизации.
— Все в нашей жизни — по воле Аллаха.
— Салах-ад-Дин тоже так говорил, и его приятель соглашался с ним.
— Что я, маленькая принцесса, могу сделать против воли Аллаха?
— Да. Все в вашей стране подчиняется воле Аллаха.
— Это грех — даже обсуждать его.
— Поэтому давайте не будем больше разговаривать и потратим это время на сон.
— Иди назад в пещеру, Абдула, и спи. Я же не могу.
Я шагнул раз или два в сторону пещеры, но потом повернулся и посмотрел на нее еще раз. Возможно, это мне померещилось из-за усталости, но я что-то видел. Было ли это животное или разбойник, какая разница? И все же, несмотря на свою усталость, я не мог заснуть, пока Есмихан не вернулась в пещеру, представляя себе бог знает что.
— Послушайте, моя госпожа, я испытал самое ужасное в жизни. Даже смерть для меня предпочтительнее. Больше ничего нельзя сказать… — Я вздохнул.
— Но что, если человек осквернит весь гарем?
— Это несравнимо. Я не хочу разочаровывать вас, но до тех пор, пока у мужчины есть его органы, мужчина надеется на месть и может изнасиловать гарем другого человека. Вы не представляете, сколько раз я представлял жену Салах-ад-Дина под собой, кричащую и молящую о милости…
Я не понимал всей жестокости моих слов, пока не увидел бледное от страха лицо Есмихан.
— Это то, что сын Сумасшедшего Орхана собирался со мной сделать, не так ли? — спросила она.
— Я полагаю.
— Я думаю, то, что ты испытал, — ее голос был очень тихим, — это почти то же самое для женщины, если ее изнасилуют.
— О нет, моя госпожа. Это несравнимо. После изнасилования женщина может встать и пойти дальше.
— Ты так думаешь?
— Для меня все намного трагичнее, для меня нет продолжения жизни, а изнасилованная женщина может жить дальше почти нормальной жизнью.
— Нет, Абдула. Я не уверена, что смогла бы жить дальше, если… если бы ты не спас меня той ночью.
— Да, но посмотрите на Софию.
— Сафи — это что-то другое, Абдула.
— Точное название никогда не произносится.
— Я не думаю, что ты можешь сказать: «Что-то, что приемлемо для Сафи, приемлемо и для других женщин».
— Я не сомневаюсь, что вы правы, госпожа.
— Иногда я думаю, что Аллах по ошибке поместил ее по эту сторону гарема — если это будет не богохульством, потому что Аллах никогда не ошибается.
— Да.
— Ее трудно изнасиловать и невозможно кастрировать.
— Замечательное опасное сочетание.
— Но Сафи — это исключение. Все, что я могу сказать, это то, что если бы ты не спас меня той ночью, моя жизнь ничего не стоила бы. Я бы желала умереть — так же, как и ты после обрезания.
— И что я хочу сделать до сих пор.
— Нет, Абдула! Не говори так! Если ты умрешь, мне тоже придется. Потому что никто больше не смог бы меня спасти.
— Если мужчину однажды кастрировали, для него ничего не может быть хуже, — ответил я. — Даже стрела в сердце будет намного лучше.
— Но только подумай, Абдула, что изнасилование значит для женщин. Даже если изнасилование не значит, что обычно, за ним всегда следует пренебрежение всех мужчин и вечный позор. И мне кажется, такая судьба даже хуже, чем смерть, потому что придется жить с сознанием того, что это может случиться снова и снова, в любой день до самой смерти. Я была так близко к этому, но все же меня спасли, поэтому я не могу полностью осознавать всю тяжесть этого проклятия. Я только поняла, насколько мы все ранимы. Возможно, мужчинам легче все перенести, потому что они знают, что это может случиться только один раз. Женщинам же приходится жить и знать, что все может повториться. В этом случае ты — ты уже свободен от такого страха.
— Вы это называете свободой?
— Свобода в руках Аллаха. Ты уже знаешь, что самое худшее позади, и ты свободен от всех страхов других мужчин.
— Но остались шрамы. О Аллах, шрамы, деформация мышц, мешающая даже простейшим движениям.
— А ты думаешь, мы не страдаем от невидимых шрамов, шрамов нашей души и чести? Эти шрамы более болезненны.
