– Не будем об этом говорить, – отвернулась Китти, вздрогнув. Никогда не забыть ей той ночи, когда она в одной из гостиниц Голдсборо застала в объятиях Тревиса голую Нэнси. В то время Китти была замужем за Кори. Тревис тогда не захотел ее выслушать, отказавшись поверить, что она стала женой Кори только в состоянии полного отчаяния, оставшись одна с ребенком, его, Тревиса, ребенком. Та сцена врезалась ей в сердце навечно: сильное чувственное тело Тревиса, мерцающее в неясном свете, и прижимающаяся к нему Нэнси. Китти снова всю передернуло.
– Я вижу, ты уже готова и сгораешь от нетерпения.
Голос Тревиса был холодным как лед.
Китти повернулась к мужу, а Лотти поспешила скрыться в кухне, где, сидя за столом, играл Джон. Тревис был покрыт пылью и потом. По его лицу было видно, как страшно он устал от долгих часов вспашки на жгучем солнце.
Сердце у Китти встрепенулось навстречу мужу, но она заставила себя застыть на месте и ответила Тревису довольно решительно:
– Да, Тревис, я готова. Уже давно у меня не было случая одеться понаряднее и поехать на бал, где можно повеселиться.
Тревис скривил губы.
– Ты хочешь сказать, надеть платье, которое купил тебе твой покойный супруг? Я, конечно же, купить тебе такое не могу.
Китти закрутилась перед зеркалом, презирая себя за то, что так прихорашивается.
– Ты всегда говорил мне, что я красивая, Тревис. Разве тебе самому это платье не нравится? Разве тебе не будет приятно, что сегодня вечером рядом с тобой я буду такой нарядной?
По лицу Тревиса пробежала тень, и он горько прошептал:
– Мне было бы куда приятнее, Китти, если бы сегодня ночью ты была бы со мной нагишом на сеновале, нежели выставлялась напоказ всем этим лицемерам. Почему ты так настаиваешь, чтобы мы пошли на этот бал?
– Нас специально пригласил доктор Симз, – ответила Китти, избегая взгляда мужа. В глазах Тревиса отражалась боль, которую вынести ей было не под силу. – Ведь это будет ежегодный благотворительный бал в пользу больницы. А доктор Симз специально просил меня на нем присутствовать.
Китти ненавидела ложь. На самом деле она сама попросила, чтобы доктор Симз ее пригласил. Тот с радостью согласился. Когда же Китти поведала ему о своем замысле, он попробовал ее отговорить, хотя и знал по собственному опыту, что уж если Китти что-нибудь взбредет в голову, то она становится поразительно упрямой. И поэтому доктору Симзу ничего не оставалось, как принять участие в ее планах.
– Ты ведь знаешь, я туда ехать не хочу, – с ледяной злостью сказал Тревис.
– Если ты меня не повезешь, я поеду одна.
От громкого треска стены, по которой с размаху стукнул кулаком Тревис, Китти даже подскочила. В глазах у мужа заплясали бешеные красные точки, и Китти попятилась.
– Китти, будь все проклято! Что с тобой в последнее время происходит, девочка? Клянусь, я еще никогда не видел, чтобы человек так быстро менялся. Раньше ты казалась такой счастливой, а сейчас… Видит Бог, я очень старался. – Тревис покачал головой, взглянул на покрасневшие ссадины на руке и сказал: – Мне приходится идти с тобой, черт побери! Ты такая упрямая, что действительно можешь уехать одна в этом старом фургоне. А в такие ночи женщине без спутника на дорогах делать нечего. Но мы там не задержимся, тебе понятно? Ты уйдешь по первому же моему зову!
Тревис сделал шаг вперед. Свою речь он произнес с крепко сжатыми кулаками.
– Тебе все ясно, Китти? На большее я не способен.
Китти нервно провела рукой по своей прическе.
– Конечно же, ясно, Тревис. Но ты увидишь сам, вечер будет прекрасный. Просто не знаю, из-за чего ты так волнуешься. А теперь, пожалуйста, поторопись. Мы уже опаздываем, а тебе еще надо принять ванну и одеться.
– Ну и, черт побери, что же я должен надеть?
– Я ведь тебе сказала, что обо всем побеспокоюсь сама, и уже все тебе приготовила, – весело затараторила Китти, поспешив к стене, где на гвозде уже висел костюм Тревиса, который она ему и подала. – Видишь? Разве не прелесть? Мэтти Гласс уговорила хозяина магазина, в котором иногда работает, и тот одолжил нам этот костюм на сегодняшний вечер. Пожалуйста, обращайся с ним очень аккуратно и ничего на него не пролей.
Тревис сделал два огромных шага к жене и вырвал костюм у нее из рук. Брюки были желтовато-коричневые, пиджак – из ярко-зеленого бархата с отворотами из атласа. Белая рубашка вся в оборках. В придачу к этому наряду прилагалась низкая атласная шляпа. Наряд, конечно, был элегантный, но для себя Тревис такого никогда бы не выбрал.
– А, черт, – пробормотал он, – какая мне разница? – И, ссутулясь, ушел.
Китти обрадовалась его уходу, потому что еле-еле сдерживала слезы. Как ей хотелось броситься ему на шею и признаться во всех своих гадких планах! Но поступить так она не могла, потому что, узнав об этих планах, Тревис ни за что бы ее не оставил. Он бы никуда не поехал и приковал бы себя здесь, как дикого зверя, и стал бы медленно сохнуть у нее на глазах. Нет, она не будет ждать, пока от подлинного Тревиса Колтрейна останется лишь жалкая тень.
По дороге в город Тревис не произнес ни единого слова. Он неподвижно сидел рядом с Китти на жестком деревянном сиденье фургона и упрямо смотрел куда-то вдаль.
Иногда колеса фургона попадали в рытвины, и тогда Тревис и Китти наклонялись оба в одну сторону. При этом Тревис весь каменел, а Китти поскорее отодвигалась. О Боже, с горечью думала она, никогда раньше между ними такого не было!
Когда показался Голдсборо, Китти глубоко вздохнула, подчиняя воле каждый свой нерв, и заговорила с легким упреком. Такой тон появился у нее совсем недавно.
– Привяжи фургон как можно дальше от гостиницы, Тревис. Здесь так много роскошных карет! Ужасно не хочется, чтобы кто-нибудь увидел нас в этой старой развалине.
Тревис вдруг резко дернул вожжи и повернулся к жене:
– Раньше, Китти, ты нашего фургона не стыдилась. Ты ведь всегда говорила, что у людей, имеющих прекрасные кареты, может быть много денег, но у них нет любви. – Тревис отвел глаза и тихо проговорил: – Ты изменилась, женщина. Теперь ты не прежняя Китти.
Она заставила себя сдержаться и продолжала все тем же капризным тоном:
– Если ты сегодня вечером будешь себя нормально вести, Тревис, все будет отлично. Ты только смотри, сколько пьешь. Ты ведь сам знаешь, какой у тебя становится поганый язык, когда ты выпьешь.
– Ты заткнешься?
Китти взглянула на мужа, остолбенев от ярости в его голосе.
– Я говорю серьезно, – проговорил Тревис. – Будь все проклято, Китти, я больше не могу!
Привязав фургон, они пошли к гостинице. И тут на них нахлынули воспоминания о том, как они любили друг друга и как отчаянно боролись за свою любовь все годы войны и после нее. Как бы они друг на друга ни злились, всегда побеждала их любовь – маленький огонек на дне сердца, готовый вспыхнуть от малейшего их прикосновения друг к другу или даже взгляда. Их любовь была особенной, и Китти верила, что она не умрет никогда. Никогда, упрямо повторила про себя Китти. Кроме надежды, у нее уже ничего не осталось.
