— Мигель! Мигель, это ты?!
Мигель, как безумец, всматривался в окружающий его полумрак, который делался еще темнее от приглушенных стонов таких же, как и он, заключенных. Судя по долетевшему голосу, младший брат находился где-то рядом.
— Диего, с тобой все в порядке?
Мигель попытался привстать, но понял, что толстая цепь прочно приковала его к стене этого тесного, смрадного трюма, как и остальных, лежащих рядом с ним вповалку немощных существ, посаженных на цепь, словно опасные звери. Постепенно его глаза привыкли к неясной, расплывчатой полутьме, и он смог различить очертания тел своих сотоварищей по несчастью, вынужденных чернокожих друзей, чьи съежившиеся фигурки терялись в темноте, сливаясь с ней. Ни одного белого, кроме них с Диего.
— Ерунда, только царапина над бровью, — ответил брат. — А как твои раны?
— Чертовски болят, но если не загноятся, проблем не будет.
Оба ненадолго замолчали, наслаждаясь тем, что живы.
— Мне очень жаль, брат, — вздохнул Диего.
Мигель подавил всхлип и повесил голову, поняв, о чем сказал ему брат. Перед ним возник образ Карлоты, и он снова проклял Моргана, судьбу и весь мир.
— Как ты думаешь, почему они нас не убили?
— Не знаю, малыш, — ответил Мигель, сглотнув едкий ком, застрявший в горле.
— Они продадут нас, — сообщил кто-то, лежащий сбоку.
Мигель посмотрел на человека, делившего с ним оковы и унижения. У того была такая черная кожа, что он смог разглядеть блеск его огромных, пугающих глаз.
— Продадут? — переспросил Мигель.
— Как рабов.
Мигель изменился в лице, а Диего прерывисто вздохнул.
— Я сам слышал, так сказал один из пиратов, — подтвердил негр.
— Почему, будь они трижды прокляты?! Почему они не убили нас всех?
Негр пожал плечами. Его судьба не слишком изменилась. Какая разница, кто хозяин, тот или другой? На этой земле цветные могли покупаться и продаваться, как скот, так что его участь изменилась ненамного.
Мигель закрыл глаза и прислонил голову к трюмной переборке. “О, боже, мир стал дерьмом! — подумал он. — Несносным, несправедливым и кровавым дерьмом”. Мигель никогда не понимал, почему одни люди порабощают других, и не принимал оправданий по поводу дешевой рабочей силы. Возможно, поэтому он так быстро прижился в “Красавице Росите”, и ему нравилось там. У дона Альваро были наемные работники, а не рабы. И вот теперь Морган и его людишки снова играли жизнями нескольких людей, ничем не отличавшихся от них, кроме цвета кожи.
Рабы. Это слово вызывало дрожь.
Плохо было стать изгоем, но тогда они, по крайней мере, были свободными людьми, и могли заново построить свою жизнь: обзавестись домом, жениться, иметь детей. А что ждало их с сегодняшнего дня? Что ждало Диего, не такого закаленного тяготами судьбы? Сможет ли он выстоять под тяжелой рукой и хлыстом надсмотрщика? Мигель во всем винил себя, и в его жилах стыла кровь.
Глава 5
Неделю спустя, когда моргановская орда, пресытившись разбоями, вином и оргиями, положила конец грабежам и погрузила на свои корабли все награбленное, братьев вытащили из их узилища, но лишь за тем, чтобы перевести на другой парусник и запихнуть в другой трюм, чуть попросторнее. Суда отплыли не сразу, и братья терзались в ожидании, не зная, что ждет их в будущем, и злясь на собственную участь. Из отдельных обрывков разговоров, долетавших до них с палубы, юноши знали, что часть пиратов двинулась вглубь земель и грабила поместья, и теперь Мигель молился, чтобы дон Альваро остался в живых.
Через несколько дней Морган приказал поднимать якоря и выходить в море. Гораздо позже братья узнают, что к венесуэльскому побережью прибыла испанская флотилия из Барловенто и сразилась с пиратами. Форт де ла Барра вновь вернулся в руки своих законных хозяев, а людишки уэльского флибустьера через несколько дней оказались схваченными, не сумев удрать от испанских преследователей.
А пока братья томились в трюме судна, обсуждая возможность своего спасения соотечественниками. Они надеялись на освобождение и боялись, что меткие выстрелы корабельных орудий флагманского фрегата “Магдалена” под командой дона Алонсо де Кампос и Эспиноса пустят на дно залива их корабль, но Морган был стреляным воробьем. Искусно маневрируя, ему удалось вывести корабль в открытое море, нанеся при этом весьма ощутимый урон испанскому флоту. Надежды братьев на освобождение погибли во мраке трюма покачивающегося судна, везущего их к неведомой судьбе.
Мигель потерял счет дням, проведенным в этой зловонной и тесной, набитой до отказа людьми,
клоаке. Раны им смазали бальзамом, но кормили только раз в день, и за все время пребывания в море пленники ни разу не видели солнечного света.
Но вот как-то днем их, наконец-то, заставили подняться на палубу. Ослепленные светом, люди
ждали, когда их глаза снова привыкнут к яркому солнцу. Они были рады, увидев, что приплыли в порт.
По виду узники являли собой самые настоящие человеческие отбросы: грязные оборванцы в
отрепьях с похожими на воронье гнездо свалявшимися, немытыми и нечесаными патлами, перепутавшимися с отросшими бородами, в которых как в хлеву разгуливали вши и блохи. От них воняло как от свиней, и пиратский экипаж с отвращением морщился при встрече с ними, хотя от них самих смердело, как от козлов. Скованных цепью людей подтолкнули к сходням.
— Где мы? — все же спросил Мигель одного из пиратов, понуждавшего их двигаться вперед, хотя
задавать подобный вопрос не имело никакого смысла.
— Ты, отребье, в Порт-Ройале, — неизвестно почему ответил Мигелю флибустьер — то ли из
жалости, то ли желая уколоть побольнее, вонзив жало отчаяния в его душу.
Порт-Ройал, английские владения, одно из самых худших мест, куда они могли приплыть.
Впрочем, для того, кого думали продать в рабство, то или другое место — все равно.
Измотанные физически и морально, люди ступили на землю, шатаясь от голода. Их посадили в
телеги и провезли через весь порт, а потом они ехали по каким-то городским переулкам мимо пиратских прибежищ, пока не добрались до какого-то барака. Они не знали, что здесь им предстояло провести еще одну неделю, но тут с ними обращались чуточку обходительнее. Здесь их кормили не один, а три раза в день, и пища была не отвратительной и скудной, а вкусной и наваристой. На второй день заточения трое вооруженных до зубов типов вытащили пленников во двор и заставили их раздеться догола. Побросав в одну кучу ворох засаленной, грязной одежды, они подожгли ее. Лишенные собственного достоинства, несчастные пленники около двух часов стояли во дворе, в чем мать родила. Женщин загнали в самый дальний угол, и там, сгорая от стыда, они пытались хоть как-то прикрыться, не осмеливаясь смотреть друг другу в глаза, будто это они были виноваты во всем случившемся, хотя здесь и сейчас похоть была самым меньшим, что могло пробудиться при взгляде на них. Их тощие, изможденные тела вызывали в мужчинах только ярость и гнев за позор и унижение, которому подвергались также и они сами. И те, и другие, все, без исключения, были человеческими отбросами, будущее которых было слишком незначительным.
