Людмила Сурская - от любви до ненависти...

Кэт было жаль людей, которым Пётр собирался менять кровь, но жаль было и Петра, втолковывающего своим упрямым купцам честные правила торговли. Те щурили хитрые глазки, выжимали слезу, но во всём искали свою малую выгоду.

Ах, Питер! От его взгляда по её телу пробегала приятная дрожь страха и ещё какого-то смешанного чувства. Он учил её ездить верхом на лошади. Сначала как маленького пацанёнка забавляясь катал. Потом посадил на лошадь и сейчас она могла вскочив в седло проскакать не одну версту. Ей нравился топот копыт, запах коня и шум ветра в ушах. А ещё он учил рубить шашкой и стрелять из ружья. Обещал взять, когда подрастёт в солдаты. Только ждать ей пришлось долго. То его обещание камнем на дно морское кануло. Как обычно покрутив её он сокрушался, что мал и расти ему ещё, хотя бы до усов. Кэт паниковала: «Каких усы, они никогда у неё не вырастут?!» Параллельно, с ней, занимались все кому не лень, обучая грамоте, сабельному бою, шпаге и всяким премудростям. Кэт при наличии любознательности не перечила и не отлынивала. Благодаря этому она сносно говорила и даже пробовала складать буквы на языке московитов. Языками и богословием с ней занимался пастор Глюк. Приехавший в Москву с мессионерской целью с первой группой нанятого посольством отряда иностранных специалистов, он старался быть полезным соотечественникам и русским. Её отец, глядя на всю эту канитель, крякал и улыбался. Улыбался он и глядя на то, как она играет в лапту с гвардейцами. Мяч из туго-натуго скатанной шерсти взвивался вверх. Мелькала бита. Мужики мчались туда и обратно со всех ног. Юркая Кэт ужом проскакивала между их ног. Мужики злились: «Ишь вьюнок!» Когда Кэт подросла и у неё начала просматриваться грудь, то пришлось обматывать её толстой материей, чтоб никто не догадался. Надо же что-то делать. К счастью такой трюк удался. Никому такая дерзость, как видеть в ней девочку, не приходила в голову. Правда, тело выглядело уродским. Отец не раз удивлённо разглядывал её. Руки тоненькие, животик пухленький. Смешной мужичок из неё получился. Его руки сложенные на животе подрагивали от смеха. Смешно, но ведь обвели всех вокруг пальца. Она сама с трудом верила в такую удачу. Маскарад сходил с рук. Но она с ужасом осознавала, как мало времени остаётся в её распоряжении, ведь она растёт.

Пётр таскал мастеров с верфи на верфь. Кэт с отцом каждый раз отправлялись за ним. Она видела богатый двор приезжающий к Петру на доклад или по делам и ревновала царя к знатности и богатству. Долго сидели-рядили себе длиннобородые, не раз ей приходилось обслуживая их застолье таская штофы с водкой, рыбу с солёностями и квас. Провожала до ветра и в кровать. Впервой краснела. Потом пообвыкла. Держала себя смело. Нельзя же выказывать из-за каждой мелочи себя. Так и жили. Пётр доверял её отцу и ценил. Под его команду и надзор было отдано строительство новых кораблей. А случись заболеть, то сам готов был лечить, лишь бы мастер поскорее вернулся на стапеля. Без его совета и участия царь не обходился. Внимательно прислушиваясь к разговорам мужчин, она с ужасом осознавала, как много Пётр задумал и с какой сумасшедшей энергией он воплощает задуманное в жизнь. Она слышала восклицания послов: «Какая колоритная фигура!» Что это такое Кэт не представляла, но была уверена, что непременно что-то мощное и великое.

Ей нравилось смотреть, как он с мужиками рыбачил. Засучив штаны, они с бреднями ходили по реке. Тащат сеть на берег, а рыба серебром блестит на солнце. Плещется то серебро, играет. Царь хохочет. Схватит лапищей рыбину и смотрит, как она играя чешуёй трепыхается. Меншиков ржёт и с рыбиной целуется. Мужики кричат: Ха! и гогочут. Вот когда начинали потрошить эту красоту, Кэт уходила. Фу!

На верфях не легко, но трудно было не только там. Начатая Петром великая Северная война забирала много сил, требуя всё больше и больше затрат. Россия воевала за древние русские земли, отнятые сто лет назад Швецией, вела баталии за выход к морю. Требовались корабли и пушки. Естественно, требовались и специалисты. У царя не было часу на раскачку, вот он и вколачивал науку дубинкой в ленивых и нерадивых. Первым стержнем и ядром стала петровская гвардия. Оттуда вышли первые матросы, артиллеристы, фейерверкеры… А из чужбины возвращались первые «волонтёры»: лекари, аптекари, художники, архитекторы, литераторы… Молодой царь, расправляя крылья и ломая патриархальные устои, толкал Россию в новую эпоху. И не просто толкал, а торопил. Жизнь — то одна и не длинная, хотелось много успеть. Это сейчас во всё сунут нос и расскажут, что он во всём действовал неправильно: и шведа зря гнал и столицу не там заложил… А у Петра не было времени на раскачку, нужно было растолкать сонное царство, заставить сдвинуться его с места. Тыкают в вину, что советников иноземных взял. Плохо. Но ведь с нашими совсем беда. Не о силе государства российского думают, а лишь, чтоб урвать из него для себя. (Что после смерти Петра и устроят Меншиков, Долгорукие с Голицыными) А Лефорт, с какого боку не смотри, думал о мощи России, естественно, и о своей выгоде и величие, но под её крылом.

Однажды под вечер Пётр приехал расстроенный. Вроде как раздавленный. Точнее пришёл в дикой ярости и разбушевался не на шутку. Ушёл в дальнюю лодку, бултыхающуюся на волнах, за собой запретил кому либо идти. Позвал только Кэт, велев взять с собой штоф водки и закуску. Она чуть было не выпалила ему: «О, я не уверена, что это удобно!» — но к счастью вовремя прикусила язык. Посасывая его, и потопала следом. Царь забрался в лодку, посадил её напротив и приказал обслуживать. Кэт, разложив на тряпице припасы, старательно наливала из штофа в кубок водку, вкладывала ему в руку нехитрую еду и смотрела в небо, где ветерок, пыжась от натуги, гнал тучки и, увлёкшись такой работой, назад уже не возвращался. Напившись, он пересел к ней обняв так, что она пыхтела у него под мышкой, принялся ругать дур баб и суку Анхен, которая не только не любила его и не испытывала никаких чувств, а только терпела его присутствие. Когда его бугристые руки притянули её к себе, попыталась выскользнуть. Царь прицыкнул: «Сидеть! Да не гоношись, не гоношись, пожалей рёбра». В первый момент она основательно растерялась, не зная, что предпринять дальше, но, подумав, Кэт терпела, потому как поняла, то про что болтали все кому не лень, дошло, наконец-то, и до Петра. Это больно! Он был вне себя от злости. Неудачи то тут, то там, а теперь ещё и это предательство. Именно в этот период на его долю выпали сложные испытания. Она понимала, что у него болело, и ему нужно было на кого-то вылить эту боль. Кто-то должен был принять её. Она делала вид, что внимательно слушает. Для правильности картинки она могла только поддакивать, когда он обращался к ней. Но слушать оказалось мало и Кэт внутренне похолодев, всё же распахнула свою душу ему на встречу. Девочка не нашла в своей душе слов осуждения. Только сочувствие. И он рыдал в неё: