— ..Но, возможно, не так, как к той крошке, которая спит сейчас в моей комнате.
Когда я взяла ее на руки, то почувствовала себя счастливой.
Это как небесный дар, ответ на невыразимую печаль, которую я испытала, увидев ее мать, входящую в город в окружении стрелков и закованную, словно преступница.
Франческо смотрел на Леонарду с любопытством. Эта женщина казалась ему удивительной.
— Кровосмешение — это не грех в ваших глазах, донна Леонарда?
— Очевидно, не больше, чем все остальные грехи, — ответила она. — По-моему, только один бог может судить о чрезмерности в любви. Он один обладает такой властью. Единственно, кто заслуживает смерти, так это Рено дю Амель: за свою ненависть. Но я пришла к вам не для дискуссий, — добавила Леонарда, обретя свой обычный вид. — Мне идти за Жаннет?
— Я буду вам очень признателен. Но прежде сходите за ребенком…
— Я же вам сказала, она спит.
— Это неважно. И попросите, пожалуйста, мадам Бертиль и мэтра Гуте подняться ко мне… — Он повернулся к старому священнику. — Что необходимо для крестин?
— Вы хотите?.. Впрочем, почему бы и нет? Чистая вода, соль, белое белье, крестный, крестная…
— Я буду крестным, а донна Леонарда — крестной… если она пожелает, а мэтр Гуте и его жена — свидетелями.
Голубые глаза Леонарды засветились под стеклами очков.
— Я сейчас же иду за ними. Потом приведу Жаннет.
Несколькими минутами позже маленькая девочка, обреченная на позор и смерть, получила крещение из рук Антуана Шаруэ и имя Фьора-Мария: приемная дочь Франческо-Мариа Бельтрами. Крестным стал тот же Бельтрами, а крестной Леонарда Мерее.
Свидетель по такому случаю открыл одну из бутылок лучшего бонского вина, и хотя был несколько удивлен скорым отъездом родственницы своей жены, но не испытывал большой печали. Бертиль пролила несколько слезинок по поводу ее отъезда, но решила, что если ее кузина находится на грани безумия, то предпочтительно ей быть подальше от гостиницы, чья репутация была всегда безупречна. Если они оба и нашли странной всю эту суматоху вокруг найденного на улице ребенка, то вслух не произнесли ни единого слова в силу того незыблемого правила настоящих коммерсантов, что клиент всегда прав. Тем более такой богатый и уважаемый, как Франческо Бельтрами.
На заре была доставлена не совсем новая, но еще очень хорошая повозка, добытая мэтром Гуте у родственника, каноника Сен-Бенинской церкви. Бертиль положила туда подушки, принесла малютку Фьору. В носилках разместились ее крестная Леонарда и кормилица Жаннет, молодая бургундка с круглым лицом, пышной грудью и большими карими глазами. Ее судьба вдруг круто изменилась: вместо нищенского существования ее ждало неожиданное благополучие. Мулы были запряжены. Повозку с опущенными железными решетками сопровождали вооруженные до зубов Франческо Бельтрами и Марино. Они направлялись к воротам Уша, тогда как оставшиеся слуги флорентийца, груженные тонким сукном, двигались к воротам Гийома, за которыми открывалась дорога на Париж.
Когда повозка пересекла Моримонскую площадь, Франческо отвел глаза от эшафота, с которого уже было убрано черное сукно, но над которым всегда возвышались колесо и виселица — красноречивые орудия казни. Навсегда эта площадь останется в его памяти такой, какой он увидел ее накануне. В глубине души он сохранит каждую черточку лица прекрасной Мари. И спокойствие овладело им, когда Франческо бросил в последний раз взгляд на могилу, где покоились Мари и ее брат.
Пока еще не занялся день, Франческо постучал в дверь палача. Этому старому и суровому человеку он передал золото, чтобы в одну из темных ночей он вынул проклятых любовников из их отвратительной могилы и перезахоронил по христианскому обычаю в месте, указанном отцом Антуаном Шаруэ.
Взошло зимнее солнце, осветив заснеженный пейзаж тусклым светом. Стоя по другую сторону подъемного моста ворот Уша, старый священник смотрел вслед удаляющемуся по Бонской дороге человеку с его маленькой свитой. И думал об этом благородном итальянце, преподавшем урок гуманности. Подняв руку, он начертал в холодном воздухе благословение, затем вернулся в город.
Как только палач Арни Синяр выполнит последнее желание флорентийца, он вернется в де Бревай и под большим секретом расскажет все мадам Мадлен, принеся хоть небольшое облегчение глубоким страданиям матери. Он вошел в первую попавшуюся на пути церковь и, рухнув на пол, долго молился и благодарил бога за милосердие, позволившее Франческо Бельтрами появиться в Дижоне именно в тот момент, когда Мари де Бревай шла на смерть. По меньшей мере, ребенок, рожденный при столь страшных обстоятельствах, избежал людской жестокости и у него есть шанс прожить счастливую жизнь…
У старика совсем не было желания пойти и посмотреть, что сталось с мессиром Рено дю Амелем. Он был в божьих руках, и наказание, наложенное на него флорентийцем, было абсолютно заслуженным.
Только на следующий день проходивший мимо старого приюта крестьянин услышал стоны и нашел полуживого замерзшего советника. Повозка, увозившая Фьору вместе с помолодевшей Леонардой, проделала к этому времени уже большой участок пути…
Часть I. РАДИ ОДНОЙ НОЧИ ЛЮБВИ. ФЛОРЕНЦИЯ. 1475 год
—Не это! И не то! А это уж никуда не годится: в нем меня уже двадцать раз видели на праздниках. О! Нет! Только не это старое тряпье. В нем я выгляжу старухой, а в этом у меня вид младенца! Поищи еще!..
Стоя в центре комнаты в одной рубашке, с распущенными по спине волосами, разъяренная Фьора производила осмотр своих платьев, которые ей доставала из больших позолоченных сундуков молодая рабыня, татарка Хатун. Разноцветные атласы, розовый, голубой, белый, черный и коричневый бархат, вышитая кисея, шуршащая тафта, затканная парча, одним словом, все, что флорентийское искусство и восточные ткани могли предложить для украшения красивой женщины, заполняло комнату. Они вылетали из сундуков, описывая в воздухе грациозную дугу, и затем ложились к ногам Фьоры, образуя на голубых цветах большого персидского ковра разноцветную сверкающую массу, увеличивающуюся с каждым мгновением, но не радующую их обладательницу.
Наступил момент, когда наполовину исчезнувшая в глубоком сундуке Хатун извлекла из него последнюю накидку и, в изнеможении упав на шелковую подушку, удрученно заявила:
— Все, госпожа. Больше ничего нет.
Фьора недоверчиво посмотрела на нее:
— Ты в этом уверена?
— Посмотри сама, если не веришь.
— Так это все, что у меня есть?
— Мне кажется, даже слишком много. Наверное, не у всех принцесс такое количество платьев.
