Во всяком случае, угроза ее здоровью приняла такие масштабы, что Хейуорд, муж сестры, был вынужден покинуть палату лордов и немедленно приехать домой.
Джоселин поднял голову и посмотрел на девушку. Она выглядела отвратительно. На ней было все то же серое платье с длинными рукавами и высоким воротом. Оно висело на ней как балахон. И ни одного украшения, чтобы как-то оживить этот слишком уж скромный наряд. Кроме того, словно платье еще недостаточно ее уродовало, она решила нацепить на голову ужасный белый чепец.
Глядя на стоявшую перед ним девушку, герцог мысленно пытался избавить ее от этого чудовищного наряда. Высокая, стройная и женственная… Было совершенно очевидно, что у нее превосходная фигура. Однако требовалось приложить немалые усилия, чтобы разглядеть сердцевину под столь уродливой оболочкой. А ее волосы… Джоселин смутно припоминал, что накануне они были золотистые. Но теперь их скрывал белый чепец.
Девушка держалась с подобающей скромностью, но ее взгляд не был устремлен в пол, напротив, она смотрела на герцога даже с некоторым вызовом. Во всяком случае, так ему показалось.
– Подойди. – Он поманил ее пальцем.
Девушка уверенно пересекла комнату и остановилась в трех шагах от плетеного кресла. Она по-прежнему смотрела прямо в лицо герцогу, и он отметил необычный цвет ее глаз – небесно-синий, яркий и чистый. К тому же она оказалась красавицей: у нее были удивительно правильные, пожалуй, даже аристократические черты лица. Губы же, вчера казавшиеся слишком тонкими, сегодня обрели весьма привлекательные очертания.
– Так ты готова извиниться за вчерашнее? – спросил Джоселин.
Девушка ответила не сразу.
– Нет, – сказала она наконец. – А вы готовы передо мной извиниться?
Джоселин откинулся на спинку кресла. Он старался не замечать усиливающуюся боль в ноге.
– Давай сразу условимся, – проговорил он тихим, вкрадчивым голосом, тем самым, от которого у всех слуг душа уходила в пятки, – не может быть и речи о равенстве между нами. Кстати, как тебя зовут?
– Джейн Инглби.
– Так вот, мы отнюдь не ровня, Джейн. Я – хозяин, ты – прислуга. Причем прислуга весьма низкого ранга. И здесь не место упражняться в остроумии, переиначивая все, что бы я ни сказал, на свой лад. Ты ведешь себя с недопустимой наглостью. Хотя должна относиться ко мне с подобающим уважением. Всякий раз, что бы ты ни сказала, ты должна добавлять «ваша светлость». Тебе ясно?
– Да, – ответила Джейн. – И мне кажется, ваша светлость, что вам следует выбирать выражения в моем присутствии. Мне не нравится, когда вы постоянно, по любому поводу упоминаете дьявола, будто не умеете выражаться по-другому. Полагаю, что джентльмен в присутствии женщины не должен выражаться подобным образом.
Джоселин в изумлении уставился на дерзкую особу.
– В самом деле? – проговорил он ледяным голосом. – Может, у вас будут еще какие-нибудь пожелания?
– Да, всего два. Я бы предпочла, чтобы вы называли меня мисс Инглби.
Джоселин потянулся за лорнетом.
– И еще что?
– Полагаю, что вам следует находиться в постели.
Джейн наблюдала, как герцог Трешем с нарочитой медлительностью подносит к глазам лорнет.
Он рассматривал ее так долго и тщательно, словно она, Джейн, была мелкой мошкой, которую иначе и не разглядишь. Очевидно, герцог пытался таким образом запугать ее. Впрочем, он почти преуспел в этом, но девушка понимала, что показать Трешему свой страх равносильно самоубийству.
Джейн успела узнать от прислуги, что герцог страшен, когда находится в скверном расположении духа. А именно в таком настроении, если верить камердинеру, сегодня и пребывал ее новый хозяин. И выглядел Трешем весьма грозно, хотя был не в рыцарской броне, а в шелковом халате, надетом поверх белоснежной рубашки. Джейн успела заметить, что безупречно накрахмаленный шейный платок герцога повязан умело и даже с некоторым шиком.
Итак, Трешем представлял собой прекрасный образчик мужественности – высокий, широкоплечий, мускулистый… К тому же у него были выразительные черные глаза, крупный нос и тонкие губы, сжатые в презрительной усмешке. Причем именно надменность казалась самой отличительной чертой его характера. Впрочем, следовало сделать скидку на то, что сегодня у герцога был весьма трудный день…
Направляясь в библиотеку, Джейн думала о своей новой должности и пыталась надлежащим образом приготовиться к роли сиделки.
Разумеется, от нее ожидали скромности и послушания – ведь ей выпало великое счастье прожить три недели в доме герцога. Увы, играть чужую роль порой труднее, чем может показаться, и сейчас Джейн получила этому очередное подтверждение. А ведь за месяц, проведенный в Лондоне, она могла бы научиться приспосабливаться к обстоятельствам…
– Прошу прощения, вы о чем? – спросил герцог, наконец-то опустив лорнет.
Джейн понимала, что вопрос риторический. В упор глядя на Трешема, она проговорила:
– Вам велели оставаться в постели в течение трех недель. И держать йогу приподнятой. А вы находитесь здесь, сидите, опустив ногу на пол, и, как это можно заметить по выражению вашего лица, страдаете от боли, которой можно было бы избежать.
– Она судит по выражению лица! Если у меня что-то и болит, то только голова – от твоей возмутительной наглости. Джейн пропустила эту реплику мимо ушей.
– Разве не глупо рисковать здоровьем только потому, что лежать в постели утомительно?
Мужчины часто делают глупости. В свои двадцать лет Джейн могла назвать немало представителей сильного пола, которые ради того, чтобы доказать себе и окружающим, что они настоящие мужчины, готовы были рисковать здоровьем и жизнью.
Снова откинувшись на спинку кресла, герцог молча уставился на девушку. И Джейн, хотя ей не хотелось признаваться в этом, тотчас же почувствовала, как по спине у нее побежали мурашки; она живо представила себе, как через несколько минут ее вышвырнут из Дадли-Хауса. Может, даже вещи не дадут собрать.
– Мисс Инглби… – проговорил наконец герцог. – Имейте в виду, мне двадцать шесть лет и уже девять лет как я после смерти отца унаследовал титул… и все прочее. Я взрослый человек и отвечаю за свои поступки. Уже очень давно со мной никто не разговаривал так, будто я нерадивый юнец, по которому плачут розги. И не думаю, что захочу терпеть подобный тон впредь.
Джейн ничего не ответила. Скрестив руки на груди, она в упор смотрела на герцога. Его трудно было бы назвать красивым, но в чертах лица, в мимике, во всем его облике проступало ярко выраженное мужское начало, и многие женщины, наверное, были от него без ума.
