Уарда так сильно разволновалась, что вскочила с постели. Тарик удержал ее за руку.
— Пойми, я не могу возражать Рашиду. Постараемся, чтобы все прошло гладко.
Тарик притянул жену к себе, и вскоре она забылась в его объятиях. В такие минуты Уарда не могла надышаться мужем, а он — ею. И мужчине, и женщине казалось, что их тела пронизывают огненные сполохи. Они прожили в браке пятнадцать лет, произвели на свет троих сыновей и все еще сходили с ума от любви. Иногда Уарде и Тарику казалось, что у них общее, одно на двоих сердце. Ему и в голову не приходило взять вторую жену, а ей — посмотреть в сторону другого мужчины. Конечно, они мечтали о том, чтобы судьбы Гайды и Эсмы сложились столь же счастливо, как и их собственная.
На следующий день девушкам сообщили новость. Гайда пришла в страшное возбуждение, хихикала и покусывала губы, а Эсма свела вместе тонкие брови, сложила на коленях худенькие руки и молчала. Она вспоминала, как восемь лет назад сидела на этом диване и слушала исповедь Уарды и Тарика. Сейчас все происходило столь же неожиданно, и она опять не знала, чего ждать от этой вести.
Когда они вернулись к себе, Эсма с облегчением произнесла:
— Конечно, он выберет тебя.
— Меня? Почему меня?
— Потому что ты красивая.
— Разве ты — нет? — снисходительно промолвила Гайда.
— Не знаю. В любом случае нам придется расстаться, а я не хочу расставаться с тобой, — задумчиво произнесла Эсма, вспоминая их разговоры по душам, когда над черными опахалами пальм горели яркие звезды, а тишина в саду нарушалась лишь стрекотом цикад.
Они с Гайдой прекрасно дополняли друг друга. Иногда их беседы горячили душу и тело так, что этот огонь не мог охладить даже ночной ветерок, слова слетали с губ, обгоняя друг друга, словно быстрокрылые птицы. А порой их мысли становились горькими, как степная полынь, — девушки вместе печалились и страдали.
— Мы будем часто встречаться. Хатем живет на соседней улице.
— Ты его видела?
— Мне кажется, да. Если это тот, о ком я думаю, он очень хорош собой, — сказала Гайда и призналась: — Я буду рада, если он выберет меня.
— Тебе не страшно выходить замуж? — спросила Эсма, заведомо уступая сестре.
— Что в этом страшного?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Гайда загадочно сверкнула глазами, взяла сестру за руку и прошептала:
— Хочешь совет? Когда ляжешь спать, подними рубашку, потрогай себя и представь, что это делает муж. Тогда ты наконец поймешь, что тебя ждет, и перестанешь бояться.
Эсма выдернула руку и покраснела от стыда. Ей и в голову не могло прийти заниматься такими вещами! Пожалуй, лучше сразу сказать родителям, что она не хочет замуж и не собирается выходить к гостям.
Она так и сделала, но Тарик был непреклонен. Эсма и Гайда должны надеть лучшие платья и постараться очаровать Хатема.
К пятнице Гайда была истомлена ожиданием, тогда как Эсма, будь ее воля, тянула бы время до бесконечности.
Эсма не стала долго раздумывать над своим нарядом: чем проще и строже, тем лучше. Она надела рубашку белого полотна и кафтан черного бархата с серебряной застежкой на груди и разрезами по бокам. Волосы заплела в две тугие косы и набросила на них прозрачную газовую шаль. В отличие от сестры девушка не стала белить лицо, сурьмить ресницы и брови и навешивать на себя множество звенящих украшений.
Эсма завершила приготовления первой. Ожидая Гайду, она с любопытством приблизилась к занавеске, прикрывавшей вход, нашла крошечную прореху и заглянула в парадную комнату, где сидели гости.
Девушка увидела почтенного мужчину, в бороде которого поблескивала седина, а рядом с ним — юношу в вышитом цветными узорами темном кафтане с широкими рукавами, красиво облегавшем стройное тело. Голову сына кади обтягивала суконная шапочка, его пальцы были изящными и длинными, а лицо… Взглянув на него, Эсма почувствовала, как что-то внутри взмывает ввысь и вместе с тем опускается ниже земли.
Хатем что-то говорил ее отцу. У него был приятный бархатистый голос, его красивые темно-карие глаза блестели, а кожа была гладкой и смуглой. Когда он улыбнулся, меж алых губ сверкнула полоска ослепительно-белых зубов.
Чтобы унять стук сердца, Эсма прижала ладони к груди. Почему она не надела яркую, как цветы рая, одежду, отчего не украсила себя похожими на звезды серьгами, не нацепила напоминающие радугу браслеты, зачем не распустила волосы, чтобы они струились, как Млечный Путь?!
Известно ли этому юноше, что она, едва ли не единственная из багдадских девушек, умеет читать и писать? Что ее интересуют не только наряды и безделушки, что она способна постигать красоту мысли и слова?
— Выбери меня! — прошептала Эсма, обращаясь к Хатему, а еще — к Богу.
Она совсем его не знала, но была готова выйти за него замуж. И пусть бы он сделал с ней то, что мог делать по праву мужа, она бы не испугалась.
Девушка была готова отдать сестре все, что имела, все, кроме этого юноши.
Эсма сделала шаг вперед и вошла в комнату зажмурившись, будто ступила в ледяную воду.
Открыв глаза, девушка увидела, что мужчины смотрят на нее с любопытством. Во взгляде сына кади вспыхнул интерес. Он ответил на ее приветствие и улыбнулся: Эсма впервые поняла, какие неповторимые чувства могут расцвести в душе, когда улыбка мужчины предназначена только тебе.
Ее счастью суждено было длиться всего лишь несколько мгновений, и Эсма это знала. Знала, что ее мечта умрет, едва родившись, потому что, когда в комнату войдет Гайда, взор Хатема будет прикован только к ней. Он станет следить за каждым ее движением, за малейшей искоркой в глазах.
Появилась закутанная в покрывало Уарда, а с ней — ее дочь.
Красота Гайды была подобна красоте диковинного цветка, щедро обласканного знойным солнцем и политого прохладной водой. От взгляда Хатема не ускользнули ни кокетливо опущенные ресницы девушки, бросавшие тень на нежные щеки, ни плавное покачивание крутых бедер, ни колыхание высокой и полной груди.
Лицо ее сестры казалось одухотворенным и умным, но во внешности Эсмы не было ничего соблазнительного, тогда как Гайда, казалось, исходила соками любви и жизни. Хатем мигом представил, как ложится с ней в постель, и это определило его выбор.
Рашид сообщил о решении сына на следующий день и сказал, что пришлет сватов. С тех пор Гайда говорила и думала только о свадьбе.
Чувства Эсмы были сложны, как узор, нарисованный хной на руках ее сестры в день, когда она сочеталась браком. С одной стороны, девушка искренне желала Гайде счастья, с другой — в ее душе прочно поселилось убеждение, что ей самой никогда не суждено познать взаимную любовь.
