— Отойдите с дороги, Джефри! Глаза честного слуги полезли на лоб.
— Боже мой! Миледи, это вы?!
— Конечно, я!
Войдя в обшитую черным деревом комнату, Шарлотта на несколько секунд остановилась. Одного взгляда было достаточно, чтобы подтвердились ее самые смелые ожидания. Графиня увидела неопровержимые доказательства того, что происходило здесь несколько часов назад и в чем она сама принимала участие.
Небрежность, с которой грубо сработанные стулья с голыми деревянными сиденьями были задвинуты под карточные столы, не оставляла сомнений в том, что гости покидали дом в страшной спешке. Так было задумано. Огоньки догорающих свечей все еще отбрасывали слабый свет, отражающийся от натертых до блеска медных канделябров. Тарелки с остатками роскошного ужина, который по традиции лондонской знати подавался к четырем часам дня, в беспорядке теснились на столе. Скатерть была измята и покрыта винными пятнами.
— Джефри! — Шарлотта строго посмотрела на дворецкого. — Джефри!
— Слушаю вас, графиня, — откликнулся тот, продолжая оставаться на почтительном расстоянии от хозяйки.
Шарлотта раздраженно ударила веером по ладони:
— Что все это значит?
Джефри чуть приблизился и неуверенно ответил:
— Мы строго придерживались ваших указаний, миледи. Ведь вы распорядились не убирать со стола до возвращения домой его сиятельства.
— Разве Рэн еще не пришел?
Досада мелькнула в необыкновенно синих глазах Шарлотты. На протяжении вот уже нескольких недель она пыталась вызвать ревность своего супруга, регулярно возвращающегося домой далеко за полночь, для чего создавала в доме максимальный беспорядок. Ей казалось, что муж, наконец, обратит внимание на кавардак и заподозрит неладное. А именно то, что супруга в его отсутствие тоже не теряет времени даром…
Однако сейчас Шарлотта подумала, что лучше сыграть роль одинокой покинутой голубки. Она бросила взгляд на часы. Время еще было.
— Распорядитесь срочно убрать со стола и привести в порядок гостиную, — приказала она Джефри.
— Слушаюсь, миледи.
Джефри делал вид, что не замечает старомодного мужского парика хозяйки, благо Шарлотта была значительно выше его ростом…
— От его сиятельства только что принесли записку, миледи, — сказал он с легким поклоном. — Он пишет, что очень скоро будет дома.
— Очень скоро? Так чего же вы ждете, Джефри?! — прикрикнула она на дворецкого. — Срочно наведите порядок! Слышите?
— Будет сделано, миледи, — покорно ответил он и снова поклонился.
— Это уже лучше, — сказала Шарлотта, благосклонно кивнув своему старому слуге. — Когда его сиятельство вернется, скажите ему, что я легла спать и прошу меня не беспокоить. Вы поняли?
— Да, миледи.
Она повернулась и вышла из гостиной.
Дернув за сонетку, чтобы разбудить слуг, Джефри думал о том, чем может закончиться вся эта история. В веселый период холостяцкой жизни лорда Рэндольфа старый слуга не раз становился свидетелем любовных забав своего хозяина с легкомысленными и бездушными девицами и молодыми женщинами. Среди последних оказалась одна юная баронесса со странной склонностью к битью посуды и ломке хрупких предметов. Несмотря на это, лорд Лавлейс пришел к выводу, что еще не встречал женщины, которую хотел бы видеть своей супругой.
В аристократических кругах Лондона мало кто не знал, что граф женился на этой женщине в силу самой, казалось бы, редкой из существующих на то причин. Той, которую в высшем свете никогда не считали надежной основой для создания семьи. А именно — по любви. Но по прошествии первых наполненных неземным блаженством недель отношения между супругами стали быстро ухудшаться.
Оба супруга отличались беспримерным упрямством, никогда не признавали своих ошибок и считали унижением просить друг у друга прощения. Одним словом, вели они себя как капризные дети, что и делало их брак несчастным. Кроме того, у ее сиятельства было слишком много денег и не меньше свободного времени, однако она не всегда могла найти должное применение и тому и другому. Граф же постоянно занимался делами государственной важности и обращал мало внимания на свою прекрасную половину.
Дворецкий нахмурился и, подойдя к одному из столов, выудил из-под игральных карт и фишек прелестную табакерку с инициалом «М», выложенную мелкими бриллиантами. Очевидно, вещь принадлежала сэру Миллпосту.
Джефри не одобрял большинства знакомых графини, но особую неприязнь испытывал к сэру Миллпосту. Может быть, потому, что именно этот джентльмен был непременным участником всех холостяцких шалостей лорда Лавлейса. Он, как никто другой, склонял жену своего друга к сомнительным знакомствам с далеко не самыми респектабельными членами лондонского бомонда. Однако ее сиятельство, несмотря на свою молодость и легкомыслие, оказалась не той женщиной, которая могла клюнуть на светских повес и щеголей.
Через четверть часа Лотта, как любил называть ее муж в минуты уединения, в легком пеньюаре уже блаженно потягивалась на широкой кровати, подложив под спину целую гору мягких подушек. Ее густые локоны, освободившись от тесного парика, упали на плечи. Изящные линии чувственного тела прикрывали лишь полы шелкового пеньюара. На лице, чуть широковатом для потомственной аристократки, появилось выражение усталости и скуки. В чистых голубых глазах под полумесяцами бровей отражалась внутренняя собранность, губы были недовольно надуты. Вряд ли кто-нибудь, увидев Шарлотту в столь мечтательной позе, смог бы догадаться о ее веселых проказах минувшим вечером. Однако кажущееся безразличие ко всему окружающему было чистой воды притворством. В душе ее бушевало самое настоящее бешенство.
Виноват во всем был Джемми!
Боже, ну и кок соорудил он у себя надо лбом! И с какой скоростью бросился прочь при виде заметившего их ночного патруля! Если бы Сабрина не сообразила подкупить стражников, все трое непременно угодили бы к мировому судье! А так стражники даже предложили проводить их домой.
Лотта закрыла глаза. Игравший на щеках яркий румянец выдавал ее волнение. Боже, если бы Рэн мог смилостивиться и простить ей экстравагантное поведение, карточные долги, не слишком респектабельных друзей и неудачную попытку подарить ему ребенка!
Глаза Лотты расширились, а уголки губ скорбно опустились. Острая боль пронзила сердце при воспоминании о том, что на четвертом месяце супружеской жизни она забеременела, но не смогла сохранить дитя. Все девять недель до выкидыша Шарлотта чувствовала себя отвратительно. Постоянная слабость, раздражительность, резкая потеря веса, а затем нестерпимые боли и кровь… Много крови! Тогда она поняла, насколько мучительной может быть беременность, и вспомнила мать, которая умерла, дав ей жизнь…
