– Я, думается, могу рассчитывать, что ты на этот раз позаботишься о ней.
– Ничто меня не остановит, – твердым, уверенным голосом произнес Джонатан.
Уилл помедлил.
– Не открывайте никому подлинного положения вещей, Серена. Вы должны оставаться Мэг.
– Но зачем?
– Я боюсь того, что произойдет, если в свете узнают, кто вы на самом деле. Вы столкнетесь со злобой светского общества, которое придет в негодование оттого, что приняло вас в свой круг. Они сделали это лишь ради того, чтобы позже узнать, что на самом деле вы опозоренная Серена Донован.
– Меня это ничуть не трогает, – сказала Серена, готовая к самому худшему.
– А меня беспокоит, – спокойно заговорил Уилл. – Давайте встретим скандал по поводу расторжения нашей помолвки с открытым лицом. Это будет ничто по сравнению с теми бедами, с какими мы можем столкнуться, когда станет известна правда о вас.
И Серена вдруг поняла. Это будет не только ее наказанием, это в равной мере коснется ее матери и сестер. Мало того, остракизм изгоя из общества испытает на себе Уилл. Его станут высмеивать как мужчину, одураченного безнравственной близняшкой его возлюбленной.
– Очень хорошо, – заговорила она, считая невозможным объяснять, как больно ей носить имя сестры, как трудно продолжать ею быть. – Я останусь Мэг.
Она бросил взгляд на Джонатана, и тот кивнул в знак согласия.
Уилл тоже кивнул.
– Итак, я удаляюсь.
Он отвесил прощальный поклон. Серена смотрела, как он уходит, как закрывает за собой дверь. И слезы, горькие слезы жалости и раскаяния жгли ей глаза.
Когда Серена на следующее утро уже доела свой завтрак, в столовую вошел лакей с серебряным подносом, на котором лежал листок бумаги.
– Это для вас, мисс, – обратился он к ней.
Взглянув на тетю Джеральдину, она взяла с подноса записку, сломала печать и прочитала:
«Я скучаю по тебе. Не придешь ли повидаться со мной?
Сейчас?
Дж.».
Пряча улыбку, Серена, извинившись, встала из-за стола и бегом поднялась к себе в спальню, надела шляпку и пелерину. Потом она вышла из дома в сияние солнечного, безоблачного утра и прошла несколько шагов до двери в дом Джонатана. Подождав немного, она запрокинула голову и посмотрела на солнце. Горячие лучи коснулись ее щек, солнечное тепло проникло сквозь тонкий муслин пелерины. Наконец Серена глубоко вдохнула чистый утренний воздух и, набравшись храбрости, легонько постучала в дверь.
Она ожидала, что дверь отворит дворецкий, но это сделал сам Джонатан. Уголки его губ приподнялись, когда он ее увидел, а Серена целую минуту, не меньше, смотрела в его улыбчивые синие глаза.
– Не соизволишь ли войти?
Он чуть отступил в сторону, давая ей возможность пройти, и она вошла в дом. Он взял ее под руку и привел в гостиную, просторную, элегантно обставленную комнату с большим окном, обрамленным двумя колоннами в греческом стиле.
Едва они вошли, он закрыл дверь и заключил Серену в объятия.
– Я так истосковался по тебе.
– Прошло всего несколько часов, – возразила она, но тут же обняла его, чувствуя прилив нежности. Как отчаянно ей не хватало его прикосновений.
– Я имел в виду, что тосковал по тебе все эти дни. И… – Он чуть отстранился, посмотрев на нее с кривой усмешкой: – Все эти годы. Мы слишком много времени провели в разлуке. Даже последние несколько часов были чересчур долгими. Для нас наступило время быть вместе, Серена.
– Да, я согласна. Мы столько времени потеряли в разлуке.
Он снова отпрянул.
– В самом деле?
Она не удержалась от смеха.
– Это тебя удивляет? Честно?
– Ну хорошо…
Она прижала к его груди ладонь.
– Неужели ты не понимаешь, Джонатан? Мне так трудно быть не вместе с тобой. Мне трудно не прикасаться к тебе. Я чувствовала это, я боролась с этим с того самого вечера, когда встретилась с тобой на приеме в доме Уилла.
Казалось, по всему его телу прошла волна напряжения.
– То же самое я чувствовал по отношению к тебе, даже с тех пор как подумал в первый раз о тебе как о Мэг. – Он скривил губы. – Я не имел представления, почему у меня возникли такие соблазнительные мысли о сестре моей любимой.
– Ох нет, – забормотала она, с трудом удерживаясь от улыбки. – Я могу только предполагать, насколько это могло сбить с толку.
– Это обрело свой смысл, когда я узнал правду. – Его улыбка померкла, и он продолжал смотреть на Серену, крепко обнимая ее за плечи. – Только нам уже не надо больше с этим бороться. Ты это понимаешь, Серена? Понимаешь, что я тебя люблю? Что любил всегда?
Она крепко зажмурилась.
– Я всегда любила тебя. Даже когда не хотела этого. Даже тогда…
Кончиками пальцев он зажал ей губы.
– Ш-ш-ш… Давай не будем говорить о прошлом.
– Ты прав. Я не хочу говорить о прошлом. Хочу говорить только о настоящем. И… и о будущем.
Джонатан снова улыбнулся, и в глазах у него промелькнул озорной огонек, когда он кончиком пальца обвел ее ухо. – Могу ли я предложить, чтобы мы вообще перестали разговаривать?
Он прижался губами к ее губам, сначала нежно, потом все более требовательно; он целовал со все возрастающим пылом последних дней… недель… лет.
Серена тоже чувствовала эту неодолимую потребность, которая преодолевала запреты ее стыдливости и требовала свободы.
Она уже не сопротивлялась ему, не пыталась продолжать их разговор. Между ними уже не существовало никаких препятствий. Она хотела его сильнее, чем когда бы то ни было. Она могла отдаться ему свободно и получить все, чего так хотела.
Серена прильнула к Джонатану всем телом, крепко уцепилась руками за полы его расстегнутого пиджака и поцеловала.
Он оперся спиной на одну из колонн. Его руки дрожали, когда Джонатан взял в ладони подбородок Серены.
Она любила его так же сильно, как он ее. Они всегда любили друг друга. После всех этих лет, полных горечи и гнева, боли и утрат, их взаимная любовь не умерла. Она даже не поблекла.
Он быстрыми движениями пальцев распустил ленты ее шляпки, отбросил шляпку и запустил руки в шелковистые волосы, вынимая шпильки, которые удерживали прическу. Серена была такой мягкой, такой теплой.
Джонатан проговорил возле самых ее губ:
– Я люблю тебя.
Она обвила руками его шею, осыпая жадными поцелуями щеки и подбородок.
Он разжал объятия и стал гладить длинные распущенные шелковистые волосы Серены, ласкал плечи, наслаждаясь бархатистой кожей.
