Карин Монк - Ведьма и воин

Она стала частью этого дома и частью его самого, Алекса Макдана.

Он посадил ее на стул возле очага, затем быстро сложил пирамиду из сухих веток и поленьев, поджег ее при помощи мерцающей свечи и с нетерпением устремил взгляд на издававший шипение и треск огонь. Когда пламя разгорелось, он добавил еще несколько поленьев, чтобы тепла хватило на несколько часов. И только после этого он повернулся к Гвендолин.

– Тебе нужно снять мокрое платье, пока не подхватила простуду.

Гвендолин послушно встала и принялась снимать платье. Алекс подошел к кровати, сдернул плед и завернул в него девушку, когда мокрое черное платье и сорочка упали к ее босым ногам.

– Ну вот. – Он стал растирать ее через мягкую ткань, стараясь восстановить кровообращение и согреть ее окоченевшее тело. – Так лучше?

Она в оцепенении смотрела на него, не произнося ни слова. Мерцающий огонь камина сделал более резкими черты его красивого лица, и он казался старше своих лет. Светлые волосы, подобно влажному шелку, рассыпались по его плечам, и он, казалось, не замечал, что его собственные рубашка и плащ, мокрые и холодные, прилипли к телу. Прикосновения его рук, пытавшихся согреть ее, были необыкновенно нежными – уверенные движения человека, хорошо знавшего, как обращаться со слабыми и больными. Она вспомнила о Флоре. О том, как Флора лежала, запертая в темной душной комнате, но в чистой постели, заботливо украшенной пологом с цветами, солнцем и водопадами. В кровати, куда Алекс каждую ночь ложился рядом с умирающей женой, чтобы ей не было так одиноко. В кровати, которую он приказал сжечь после ее смерти, чтобы избавиться от мучений, которые он испытывал, когда смотрел на нее и вспоминал о Флоре.

Жалость пронзила сердце Гвендолин. Она поняла, что сегодня ночью Макдан ради нее рисковал всем, и была ошеломлена невероятной самоотверженностью его поступков. Он был готов пожертвовать своими людьми, замком, даже собственной жизнью – и это все ради того, чтобы спасти ее. А она точно так же была готова умереть, чтобы его клан мог избежать зверств Роберта. В те мгновения на бруствере, когда она, дрожа, застыла в предчувствии темных объятий смерти, она внезапно осознала всю глубину своих чувств к этому безумному, исстрадавшемуся лэрду.

Ей стало страшно.

Негромко вскрикнув, она обвила его руками, в отчаянии прильнула к нему и прижала дрожащие губы к его губам. Ей хотелось завернуться в него, как в плед, раствориться в его необыкновенной силе и мужестве, отбросить все мысли о Дэвиде и Кларинде, о Камероне, Бродике и Неде, даже о глупой, испорченной Изабелле, которая с такой неожиданной смелостью высунулась из окна и во весь голос возвестила о невиновности Гвендолин. Хотелось выбросить из головы их всех и даже тот неумолимый и жестокий факт, что своим присутствием здесь она подвергает опасности всех и каждого. Она прижималась к сильному телу Алекса, к его мокрой от дождя одежде и страстно целовала его. Плед, который он обернул вокруг нее, соскользнул и измятым комком опустился к ее ногам.

Алекс застонал, и его язык глубоко проник в ее рот. Одновременно он приподнял ее и подхватил на руки. У него и в мыслях этого не было, убеждал он себя, пересекая комнату и опуская Гвендолин на кровать. Но он не мог справиться с охватившим его чувством, как не мог успокоить все еще бушевавший снаружи шторм. Желание было настолько сильным, что ноги его подкосились. Несколько недель она внушала ему страх. И не потому, что обладала сверхъестественными способностями, постичь которые он был не в состоянии, а из-за физической хрупкости, которая делала эту девушку похожей на нежный цветок, который непременно завянет под палящими лучами солнца или будет сметен даже слабым порывом ветра.

Страдания Флоры были еще свежи в его памяти, и он стал бояться за Гвендолин с той самой минуты, когда увидел ее у столба, полагая, что такая хрупкая девушка не вынесет даже тягостей обычной жизни. Но он ошибался. Она выдержала злобу его соплеменников с упрямой решимостью, которая сделала бы честь самому закаленному воину. Она выдержала костер, ненависть, коварные нападения, поджог и даже горькое сознание того, что все вокруг презирают или боятся ее. Тем не менее она осталась, окружив его сына заботой и нежностью, отбросив все свои чувства, чтобы только помочь умирающему мальчику. А потом, когда ее миссия была почти закончена, она взобралась на бруствер и предложила обменять свою жизнь на жизни тех, кто так жаждал избавиться от нее.

В этой маленькой груди билось благородное сердце.

Он сбросил мокрую одежду и лег на Гвендолин, укрыв ее своим теплым, сильным телом. Он хотел обладать ею, крепко прижать ее к себе, погрузиться в нее, чтобы их тела, мысли и души соединились навек, чтобы она никогда не покидала его, чтобы не знала прикосновений другого мужчины и, главное, чтобы ей больше никогда не пришлось рисковать жизнью, как сегодня. Гвендолин принадлежала ему, и он хотел дать ей понять это не на словах, а тяжестью прижатых к ней бедер, резким ударом языка по ее отвердевшему соску, движением бронзовой от загара ладони, сжавшей ее молочно-белое бедро. Хрипло застонав, он погрузил свою плоть в ее влажное бархатистое лоно. С губ Гвендолин слетел испуганный вскрик, и он почувствовал, как она впилась ногтями ему в спину, еще крепче прижимая его к своему маленькому, шелковистому телу. Войдя в нее, он жадно прильнул к ее рту, губами и зубами ощущая вибрирующие крики наслаждения, вырывавшиеся из ее груди.

Вновь и вновь он погружался в нее, пил ее красоту, силу и смелость, с каждым проникновением все больше ощущая себя частью ее, наполняя ее своим неудержимым желанием, пока наконец не перестал понимать, где кончается он и начинается она. В голове у него все закружилось, и он обрушился на нее, гладя и целуя, сжимая ее в объятиях, остро ощущая ее влажное горячее лоно, плотно сомкнувшееся вокруг его плоти, трепет ее сердца у своей груди, прикосновение ее стройных ног, обвивших его бедра, сладкую боль, когда он проникал в нее, пытаясь привязать к себе, но чувствуя, что вместо этого сам становится ее пленником. Он не мог дышать, не мог думать, не мог остановиться, а был способен лишь снова и снова погружаться в нее, все быстрее и сильнее, и его напряженное тело жаждало наконец избавиться от этой сладкой муки. А затем он внезапно провалился в темноту, в отчаянии повторяя ее имя. Он хотел, чтобы это никогда не кончалось, но его тело больше не могло вынести этого, и он вонзил в нее свою плоть так глубоко, как только мог, отдавая ей свое тело и свою душу, а затем обессиленно застыл.

Гвендолин лежала совершенно неподвижно, прислушиваясь, как бьется сердце Макдана рядом с ее грудью, ощущая ласку его теплого дыхания на шее. Она обхватила руками его плечи, на короткое мгновение почувствовав себя в абсолютной безопасности, как будто мускулистый щит его тела и непреклонная воля могли защитить ее от любой беды. Снаружи по-прежнему яростно завывала буря, делая невозможной новую атаку на замок. Недолговечные, украденные секунды, которые никогда не вернутся, подумала она, еще крепче обнимая Макдана.