Ознакомительная версия.
– Как здоровье Арнольда? – спросил и он, едва усевшись рядом с Грачевским.
Извозчик фыркнул. Грачевский растянул рот в резиновой, покорной улыбке.
– Хороший вы актер, Яков Климович, – сказал Смольников. – Дежурный вам почти поверил, да и мы с Охтиным тоже. Но вся штука в том, что мы ждали вашего появления в управлении.
– Моего?
– Не совсем. Чего-то в таком роде мы ждали – проверочного визита. Конечно, я был изумлен, увидев вас. И еще больше изумился, когда из Петербурга нам сообщили кое-что о ваших старинных забавах. Значит, вы не забыли прежних друзей-приятелей? А ведь они вас когда-то чуть до смерти не довели.
– И это знаете? – почти беззвучно прошептал Грачевский.
– Разумеется. Тот трагический случай в городском саду Царицына: один молодой человек убит выстрелом в сердце, другой тяжело ранен в голову… Налицо убийство и попытка самоубийства… Вы выполняли приказ боевиков-революционеров, в группу которых вы входили. Вам и вашему другу Иосифу Коссинскому выпал жребий совершить террористический акт, бросить бомбу в экипаж начальника полиции, но вы не нашли в себе достаточно жестокости сделать это. Вам было предписано покончить с собой, иначе смерть ожидала ваших родственников. Вы сделали все, что могли… – Кивком Смольников указал на accroche-couer: – Теперь я понимаю, почему вы всегда причесываетесь именно так. Чтобы скрыть шрам, оставшийся после того выстрела?
– Да, – с ненавистью выдохнул Грачевский. – Что вы от меня хотите?
– Я хочу, чтобы сказали: кому сообщили о случившемся с Тамарой Салтыковой?
– А кто такая Тамара Салтыкова? – злобно и ненатурально удивился Грачевский.
– Это та девушка, которую вынесли на носилках из нашего управления и отправили в карете «Скорой помощи» в психиатрическую лечебницу на Тихоновской.
– А, которая… как это сказал дежурный… «по насердке любви» с ума сошла? – ехидно улыбнулся Грачевский.
– Она не сошла с ума, а пыталась застрелиться, – спокойно ответил Смольников. – Так же, как и вы в свое время. И любовь тут ни при чем – так же, как в свое время у вас. Скорее виновата ненависть. Она собиралась убить меня, но не хватило сил. Жестокости у нее не хватило, поэтому она попыталась совершить самоубийство. На счастье, револьвер дал осечку, ну а сделать вторую попытку мы ей не дали.
– Вы что, били ее до того, что она сама даже идти не могла? – глухо спросил Грачевский, обхватывая себя руками. У него начался озноб. Хотелось приложиться к фляжке, но он знал – это не поможет. Домой, пора домой! – Били, пока она во всем не призналась?
Извозчик на козлах так и подскочил. Обернулся с негодованием:
– Да как вы смеете?!
– Погодите, Охтин, – махнул рукой Смольников. – Господь с вами, Грачевский. Что вы такое несете? Никто Тамару Владимировну и пальцем не тронул. Она сама все рассказала.
– Она? Вам? – Грачевский недоверчиво покачал головой. – Не могу поверить!
– И не верьте. Тамара никого из вас, негодяев, ее на смерть пославших, нам, псам самодержавия , не выдала. Тут мне пришлось схитрить. Она, видите ли, была так потрясена, что даже не поняла, что револьвер дал осечку. У нее в самом деле разум помутился. Она была уверена, что стреляла в себя, что смертельно ранена, что умирает. Единственное, чего она хотела, это исповедоваться и собороваться. Хоть и понимала, что самоубийство – грех, а все ж умоляла прислать к ней священника.
– Понимаю… – с презрением протянул Грачевский. – Вы ей послали священника, который потом выдал вам тайну исповеди? Но ведь это против всякой чести священнослужителя!
– Одну минуту! – по-учительски вскинул палец Смольников. – Не забывайте об узаконении. В шестнадцатом томе Свода законов Российской империи есть статьи 556 и 557, и имеется там следующее: «Если кто на исповеди объявит духовному отцу своему об умысле на честь и здоровье Государя или о намерении произвести бунт и измену и, объявляя о том, не покажет раскаяния и решимости оставить свое намерение, то духовный отец должен донести об этом немедленно. При взятии же того лица под стражу и начатии уголовного следствия духовник обязан безо всякой утайки, во всей подробности объявить все слышанное им о том злом намерении…» Так что ни против благочестия, ни против закона он не послужил.
Охтин заерзал на козлах, и Смольников отчетливо понял, о чем в это мгновение подумал его агент. О том, что Тамару Салтыкову, лежавшую в полубеспамятстве в ожидании смерти, они все же обманули. Взяли такой грех на душу… Во-первых, не стали разуверять ее в том, что она умирает. А во-вторых, ее исповедовал не настоящий священник (совершенно некогда было за ним посылать, да и вдруг бы попался какой-нибудь упертый, для которого никакие земные узаконения не значат ровно ничего!), а расстрига, которого как раз в то время доставили в управление для дознания по делу о незаконном венчании романтической гимназистки и наглого извозчика. Бывший священник был готов на все, только бы расположить в свою пользу грозного начальника сыскной полиции. Роль свою при Тамаре провел с блеском, а потом чуть ли не дословно передал все, что было ему доверено несчастной девушкой. И поклялся забыть о том, что слышал, – забыть на веки вечные…
Тамара знала об организации очень немного, однако и сказанного вполне хватило Смольникову, чтобы чуть ли за голову не схватиться. Имя, которое она назвала среди других…
Черт побери! Вот уж воистину – черт побери!
Так что, если сказать правду, он уже знал ответ на тот вопрос, которой задавал Грачевскому. Однако ему нужно было еще одно подтверждение, чтобы обезвредить человека, вызывавшего у него одно лишь чувство – омерзение. Нет, не человек, тварь, предавшую свой класс, свой род, свою семью. Предавшую смертельно больного отца! Ну ладно, уж если ты такая идейная, если так уж ненавидишь все, с чем связана кровно, – бросай на свой поганый «алтарь революции» собственную жизнь, что ж ты отнимаешь ее у других? Почему послала на смерть эту девочку, напоминающую еще не распустившийся, но уже прекрасный цветок? Единственную дочь у матери…
– Кому вы рассказали о случившемся? – рявкнул Смольников, невольно вымещая на униженном, растоптанном человеке ненависть, которую вызывало у него имя той самой «твари».
Грачевский содрогнулся, опустил голову. Смольников вгляделся внимательнее и вдруг заметил, что актер весь трясется.
– Успокойтесь, что с вами? Вас никто не будет ни бить, ни пытать.
– Я не боюсь. Мне срочно нужно вернуться домой. Как можно скорей! – Голос Грачевского сорвался.
– А что, боитесь, Арнольд заскучает? – с издевкой проговорил Смольников.
Ознакомительная версия.
